Было еще множество кур во главе с петухом — долговязым горластым верзилой, который своим великолепным гребнем походил на якобинца в красной шапке. Он один, а их-то вон сколько! Настоящая мормонская семья! А сколько уток, утят! И все они — потомство одного красивого, но весьма похотливого селезня. Слабость эта до такой степени его скомпрометировала, что вошла у местных жителей даже в поговорку: «Потаскун, что попов селезень!» — говорили обычно о человеке с подмоченной репутацией. Это каким-то образом достигло слуха отца Спиры и, разумеется, очень его огорчило: как это селезень нисколько не считается с домом, в котором живет? Вместо того чтобы служить примером всему селу, он высох от злосчастного любострастия, точно какой провансальский трубадур. С тех пор преподобный отец видеть его не мог, и в доме из-за него возникали вечные разногласия с матушкой Сидой: как хорошую хозяйку, на которой весь дом держится, ее интересовала лишь экономическая сторона. Поп приказывал зарезать селезня, а попадья неизменно откладывала казнь.
— Ах, горе мне! — восклицала она.— Какое же хозяйство без селезня? Зарежем этого, придется искать другого, все равно без селезня не обойтись!
— Любого, только lie нашего! Глаза б мои не смотрели на этого,— и отец Спира начинал от злости заикаться,— э-э-того ту-ту-турка! Этого, этого ага-га-гарянина!
— Кря-кря! Кря-кря-кря! — орет селезень, готовый к бою: услыхав заиканье хозяина, он решил, что кто-то из его пернатых собратьев намеревается вступить с ним в драку. (Отец Спира позволял себе роскошь держать не только полезную домашнюю птицу,— жил у него, например, головастый ворон Гага, великий забияка и опасный вор, который своим карканьем постоянно сердил селезня.) Это в конце концов рассмешит его преподобие, он развеселится и скажет: «Пропади ты пропадом!» А госпожа Сида счастлива, что жизнь ее подзащитного любимца продлена до очередного столкновения. Она прилагала все усилия, чтоб их было поменьше, и сделала еще одну, последнюю попытку спасти жизнь своему выгодному питомцу. Оторвав кусок кожи от кожаного кресла, в котором еще ее бабушка покоила свои старые кости, а последние пять-шесть лет перед смертью почти его не покидала, она смастерила селезню фартук и чин чином надела на него. Получился ни дать ни взять бондарский подмастерье. Теперь селезень ведет себя безупречно, и все в доме им довольны, особенно поп Спира. Настроение у его преподобия улучшилось, и он не жаждет больше кровопролития. Мало того, он каждый день с большим удовольствием наблюдает за селезнем и смеется, когда тот, запутавшись в длинном фартуке, заведет свое «кря-кря».
Немало было здесь и гусят. Их-то и кормила в ту минуту молоденькая румяная девушка — фрайла Юла, попова дочка,— всецело погрузившись в это занятие. Услыхав вдруг за спиной шипенье гусака, она вздрогнула и оглянулась. Старый гусак шипел на гостя, который, выслушав пространные разглагольствования отца Спиры о том, как он выплатил остаток долга, лежавшего на доме, подошел к девушке и, сняв шляпу, поклонился:
— Здравствуйте, мадемуазель! Петар Петрович, здешний учитель... то есть новоприбывший, вновь назначенный. Ваш уважаемый батюшка был так добр, что пригласил меня к себе, и теперь, осмелюсь сказать, его вина в том, что я побеспокоил вас в ваших занятиях по виртшафту — по хозяйству, я хочу сказать.
— О, нисколько! — ответила Юла и поспешно выпрямилась; в смущении она продолжала держать в руках желтого гусенка, самого робкого, которого родные его братья не подпускали к деревянной миске с кашей.— Напротив, если уж кому следует извиняться, так это нам, за то, что принимаем гостей среди такого беспорядка.
— Как раз наоборот, мадемуазель: я всегда жаждал насладиться подобной картиной,— запротестовал немного смешавшийся гость и присел на корточки, вознамерившись погладить кривоногого гусенка, но старый гусак напал на него и еще больше смутил своим шипением.
Юла сконфузилась пуще прежнего и опустила своего питомца на землю. Так и стояли они оба, глядя чуть не с родительским умилением на гусят, которые толкались и припадали огузками к земле около миски с кашей.
— А где мать? — спросил отец Спира.
— Вон там, возле коровы.
— Ступай, доченька, позови ее, она и не знает, что у нас гость.
Матушка Сида наблюдала за служанкой, доившей корову. Жужа была здоровенная толстуха с такими ядреными щеками, о каких говорят: ударишь по одной, лопнет другая! Но хоть так и говорится, никто этого не делал — наоборот, всякий предпочитал ущипнуть ее за щечку или даже поцеловать, и так как она обычно не противилась, то это случалось довольно часто. Одна только матушка Сида никогда не щипала ее за щечку, напротив — нередко ругала, обзывая ленивой девкой, которая целый день дремлет, а по ночам ворует смалец и тайком, когда все уснут, жарит пирожки и угощается с себе подобными (мы употребляем собственные выражения матушки Сиды, которая уже услышала о госте и тотчас, вспомнив приснившийся ей в позапрошлую ночь сон, направилась к дому).
Подойдя ближе, она раскланялась с гостем.
— Моя супруга... Господин Петар Петрович, наш новый учитель,— познакомил их отец Спира.
— Очень приятно! — протянула госпожа Сида. И в самом деле ей был приятно! Учитель сразу ей понравил-i ся, особенно же приятно было то, что он и ее дочь застал ) за работой, и, конечно, ему, как ученому человеку, из-i вестна пословица: «Гляди на мать, и узнаешь, чего стоит I дочь». Очень ей понравился учитель, с первого же взгляда, вежлив, скромен и пробор посредине: точь-в-точь такой, как у ее попа во время оно, когда, изучив богословие в Карловцах, он влюбился в нее и все распевал:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94