.. Какой владыка! Эх, я бы на твоем месте... Я бы уж показала... Да если бы там собрались все четыре вселенских патриарха и пятый римский папа, ты все равно не должен робеть, Чира, раз ты прав! Нужно выложить им все, что у тебя на сердце, что тебя терзает и гложет! Если ненавидишь, Чира, так не знай пощады! И усы не вздумай оставить — всё долой, всё! Всё!..
— Но, Персида...
— ...А нашему Пере нужно сказать, чтоб сейчас же, с завтрашнего дня, отпускал волосы,— чтобы, когда придет время, был готов и в дьяконы и в попы!
— Легко тебе! — вздохнул отец Чира.
— Всё, всё ему обрей, пускай на лысого мусульманина смахивает! В могилу лягу, Чира,— и там только об этом буду думать! Встану из гроба с бритвой и сама его оболваню, если ты не хочешь! Чтоб помнил, как на тебя бросаться.
— Эх, если уж ты кого ненавидишь, так прямо, как говорится, захлебываешься от ярости! — проговорил, ухмыльнувшись, поп Чира. Смешно ему стало, должно быть, когда он представил себе, как матушка Перса бреет отца Спиру и как тот отбивается.— Нет, нет! Ты просто страшная, когда ненавидишь.
— Да не мириться же! Может, ты этого хочешь, а я, видит бог, не хочу! Если я кого люблю — так точно пластырь на рану, а кого ненавижу — горше полыни!
— Побойся бога, Перса, скоро ведь тридцать лет, как с ними дружим.
— А хоть бы и тридцать раз по тридцать! Какое мне дело? Все кончено. Что было, то прошло! «Разорванная дружба,— помню, говорила покойная мама (царство ей небесное, умная была женщина!),— не дырявый чулок, ее не заштопаешь!» Нет, Чира, не бывает такого! «А возобновленная дружба — это, дитя мое,— часто говорила мне покойница,— это, дитя мое, что подогретый картофель! Как из остатков обеденного картофеля не получится ужина, так и из подштопанной дружбы ничего не получится!» Нет, мой Чира, ничего из этого не выйдет. Что было, то было, Чира, и не дай бог, чтобы вернулось! — гремит матушка Перса.
— Однако страшно мне что-то,— замечает отец Чира,— никак с духом не соберусь... Не шутка ведь предстать перед преосвященнейшим! Разве я к этому приучен? А с моим везеньем еще и виноватым останусь!
— Люди знают, что он виноват.
— Э, слабое это для меня утешение! Знаю я Спиру. Не сдастся он так легко! Вон какой толстый, а выскальзывает, словно угорь, которого тащат из воды. Тертый калач! Не единожды выкручивался, и как раз, когда думалось, что ему крышка и сам, прости господи, Саваоф не поможет!.. Вот, скажем, помнишь... лет пятнадцать тому назад... в храмовой праздник тягался с крестьянами на палке в церковном дворе и всех перетянул? Сообщили епископу... И хоть бы что! А еще раньше, помнишь наверно, когда запоздал на утреню?.. Я уж подумал: полетела борода, будто и не бывало! А он еще и красный пояс в награду получил! Дуракам счастье — всяк это знает!
— Доиграется и он, Чира! Ох, доиграется, если есть бог,— а ведь есть же он! Только не уступай, доказывай свою правоту! Поглядела бы я на них, будь Спира хоть чуточку прав,— туго бы мне пришлось! Бежала бы я от этой Сиды куда глаза глядят!.. Одолеешь, Чира, только держись!
— Чувствую, несдобровать мне,— говорит поп Чира,— ни мне, ни Спире!
— Ты только береги этот зуб! Береги как зеницу ока! Это для тебя сейчас важнее всего на свете!
— Здесь он, у меня. Ношу с собой, не расстаюсь, будь он неладен! Да какой от него прок? Знаю ведь, что язык у меня будет как на привязи, словно колокол в страстную пятницу; пикнуть не посмею, как только предстану перед его преосвященством.
— Эх, Чира, если бы я могла свой язык одолжить тебе!.. А когда туда ехать?
— Послезавтра двинусь.
— А насчет подводы позаботился?
— Завтра поищу по селу.
— Гляди, время холодное... не лето... знаешь этих негодяев, мужиков!..
— Когда в дорогу, Спира? — спрашивает матушка, Сида.
— Завтра, во имя божье,— со вздохом отвечает его преподобие.
- А ты приготовился? — допытывается она озабоченно.
— Да не совсем так, как хотелось бы, но...
— Хоть бы уж кончилась эта комедия. Очень я беспокоюсь, Спира! Уже дня три-четыре все мне какие-то епископы снятся, парикмахеры да мыльная пена... Не к добру это!
— Э, выбрала в зятья парикмахера, вот и снится!
— Нет, не потому, а боюсь, как бы с тобой не разделались.
— Ну, до этого не дойдет,— храбрится поп Спира.— Не дамся, покуда жив!.. Как же! Пущу к черту ланац-другой земли.
— Значит, все-таки есть надежда?
— Вот-те и на! Как же ей не быть? Как говорится: колотися, бейся, а покуда жив, надейся! Поначалу я малость испугался — знаешь ведь, как все было!.. Тебе-то я могу сказать... Виноват я. Виноват, сама знаешь... Виноват, черт подери! Крепился, покуда мог! Но как-никак, а отчаиваться не надо.
— А ты советовался с кем-нибудь?
— С кем же, если не смею никому рассказать, как оно было!.. Шаца — ребенок... да и что он знает...
— Неужто больше не с кем?.. А как Аркадий... если с ним?
— Да, он куда надежней, ему только и решился рассказать, а кое-что он уже и сам знал.
— Ну и что он говорит?
— Да говорит, есть надежда. Дескать, еще кое-что обмозгую. Сегодня скажет, что придумал.
— Ох, дай боже, чтобы путное получилось,— говорит матушка Сида и украдкой крестится.— Собрать в дорогу, как всегда? ,
— Давай, хоть мне и не до этого.
ГЛАВА ВОСЕМНАДЦАТАЯ
Читатель увидит в ней, какие трудности приходится преодолевать человеку, который в ненастье вынужден спешно отправиться в путешествие
В это самое время входит Аркадий и спрашивает:
— Не нужно ли подводу поискать?
— Да, конечно! Только поторгуйся, не забудь. Знаешь ведь мужика! — отзывается отец Спира.— Прохвост он, теряет стыд и совесть, как увидит, что ты в нужде.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94