И это до того растрогало Шацу, что он в блаженном умилении долго-долго думал о Юле и, до глубокой ночи перелистывая «Песенник», перечитал и перепел множество песен; и наконец, придя в поэтическое настроение, сочинил песню и с оказией, тайно от матушки Сиды, передал ее Юле.
В песне воспел он свою прогулку и блаженное чувство, охватившее его, когда он увидел свою красавицу в окне. Проклиная злосчастья, препятствующие их встречам, он утешал себя тем, что это не может тянуться долго, так как она помнит его, думает о нем и причесывается по его вкусу. Особенно хорош конец песни:
Волосы вы уложили Зыбью морской рядами, Локоны вы завили Мелкими завитками,— Фрайлица, вы причесались По моему желанью. Редко осуществлялись Пылких сердец мечтанья. Я ль не счастливец?
Все это — Золото кос, румянец Щек — столь прекрасного цвета... Сердце пустилось в танец, О любезная Юла! Все это будет мое! Все это будет мое!
Юла несколько раз украдкой прочла в кладовой это стихотворение и в первый же день выучила наизусть. Ею также овладело поэтическое и певучее настроение; она беспрестанно декламировала про себя эти стихи или вполголоса напевала известную песенку: «Приди, милый, дай сердцу волю; пройдись, милый, по той улице, взгляни, милый, на мое оконце». Слова эти, жалостливые и утешительные в то же время, не выходили у нее из головы.
Гораздо веселей и счастливей была в эти дни недавняя подруга Юлы — Меланья. Жених проводил с нею целые дни. Едва окончатся школьные занятия, он бежит к ним,— так приятно ему посидеть в кругу будущей своей семьи. Мама мастерит коврик из разноцветного тряпья, Меланья вышивает свою монограмму на салфетках, а Пера читает им вслух или рассказывает о своей жизни в годы ученья — о том, сколько наук он постиг, сколько раз заря заставала его за книгой, об экзаменах и их трудностях, а то вспоминает разные приключения, когда ему случалось бывать на краю гибели и на волосок от смерти. А они слушают его, затаив дыхание, и только после чудесного спасения вздыхают свободно и просят больше не рассказывать таких страшных вещей, действующих на их слабые нервы. Или втроем обсуждают план будущей квартиры и обдумывают, как расставить мебель. Окнами на улицу будут у них выходить две комнаты или одна; окнами во двор — еще две (а пожалуй, вначале достаточно и одной); потом кухня и комната для прислуги. Из столовой дверь ведет в кухню, а из кухни в чулан и в комнату для прислуги (и тогда уже всякий черт не притащится в дом). В этих комнатах они принимаются размещать обстановку: столы, стулья, кровати, диваны, шкафы, буфеты и тому подобное. Все в доме уже расставлено по местам (пока еще мысленно), неизвестно только, что делать с громоздким, весьма неказистым, но очень удобным шкафом старинного, очень старинного фасона,— был он, должно быть, времен в бозе почившей Марии Терезы, а вероятнее всего — помнил еще переселение сербов в эпоху патриарха Чарноевича, так как рассказывали, что этот шкаф неоднократно переходил из рук в руки — то к Ракоциевым куруцам ', то к монастирли-анским сербам, пока не сделался окончательно достоянием сербского народа. Девятый или десятый раз попадал он в списки вещей, предназначенных в приданое, и, бог знает, в чьих только руках он не побывал и у кого еще побывает. Судя по прочности и солидности работы, он достанется еще многим невестам и попадет во многие дома; «зуб времени», казалось, был бессилен перед ним, как зуб старика перед твердым орехом. Был он очень удобный и вместительный, но притом так неуклюж и смешон, что всякий, кому его предлагали купить, разражался смехом, вместо того чтобы осведомиться о цене. (А ведь есть предметы, от которых человек не в силах
1 К у р у ц ы — участники крестьянского восстания и национально-освободительного движения в Венгрии (1703—1711). Возглавлял движение Ференц Ракоци.
отделаться, как багдадский купец Абу Казем Тамбури у Доситея от своих старых шлепанцев!) Вот почему молодым людям приходится тратить так много времени на обсуждение, куда его поставить, чтобы он не бросался в глаза посетителям.
И как раз в этот именно вечер, в пятницу, когда они так беседовали, вошел отец Чира, волоча за собою ящик с покупками.
— А-а-а!— вырвалось у всех.
— Ну, как дела? Не ждали?— спрашивает Чира, вслед за которым ворвалась волна свежего, холодного воздуха, отчего в комнате сразу запахло сеном и навозом.
Все заволновались. Меланья тотчас бросила работу и кинулась рассматривать покупки.
— Что вы мне купили, папа? Ничего не забыли?
— Ну, Чира, как?— нетерпеливо спрашивает матушка Перса.— Получил тот по заслугам?
— Все, все, точно по инструкции купил,— отвечает Чира Меланье.
— Так как же?..— повторяет вопрос попадья.
— Потом, немного погодя... все узнаешь.
— Получил ты удовлетворение?— спрашивает матушка Перса, которая совсем недавно, недели за две, за три до этого пополнила свой и без того богатый словарь еще и этим словом.
— Да погоди ты, господи... дай отдышаться!— просит отец Чира.— Свалится человек, как говорится, с груши, и то отдувается, а каково же мне после такой дороги? Погоди...
— Ах, папа, ум готес вилен1,— возглашает Меланья, рассматривая рисовую пудру,— что вы наделали! Такая грубая пудра!
— Ну, что есть, то есть, не я ее молол! Какую заказала, такую и купил.
— Нет, душенька,— говорит матушка Перса, пробуя пудру на ощупь,— не грубая, это лицо у тебя очень нежное, потому так и кажется.
— А зачем тебе это?— спрашивает ее Пера.
— Ах, не мешайся в наши дела!— говорит Меланья, легонько и нежно ударяя его по руке.
— А разве не лучше, чтоб лицо было натуральным, каким сотворил его господь бог?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94