Помещение
освещено одновременно со всех сторон.
Его удивление возросло еще больше, когда он посмотрел на то, что
принимал раньше за одеяло.
Широкое покрывало темно-синего цвета мягкими складками закрывало его
до середины груди. Подушка и поверхность ложа, которую он мог видеть у
своих плеч, тоже были синими. На этом фоне он видел свою грудь и руки.
Белые простыни, которые он по привычке ожидал увидеть, отсутствовали. Все
было глубокого ультрамаринового цвета и сливалось друг с другом.
Никакой одежды на нем не было.
Вид голых рук вызвал новый поток мыслей. Он вспомнил, как сильно
похудел за последнее время (до того, как потерял сознание). Но теперь от
худобы не осталось и следа. Руки были как у здорового человека и покрыты
ровным коричневым загаром, которого раньше не было.
Скосив глаза, он, как мог, осмотрел свои плечи и убедился, что так же,
как руки, поразительно изменились. Ключицы и плечевые суставы, так резко
выступавшие раньше сквозь обтягивавшую их кожу, теперь были почти не видны.
Но если болезнь, едва не сведшая его в могилу, каким-то непонятным
образом сменилась цветущим здоровьем, то почему же он не может двигаться?
За удивлением последовала тревога.
Почему так долго оставляют его одного? Почему никто не идет к нему?
Что будет с ним дальше?
Люди, кто бы они ни были, не могли не понимать, что обстановка
"павильона" (он обрадовался удачно найденному названию) непонятна больному
и должна волновать его. Если его лечат, а это безусловно так, то врачи не
могут пренебрегать спокойствием своего пациента. Они должны прийти, и как
можно скорее.
Неподвижность тела становилась мучительной.
Ему страстно захотелось крикнуть, позвать кого-нибудь, но все усилия
привели только к тому, что удалось издать едва слышный звук сквозь сжатые
губы.
Но все же ничтожный результат обрадовал его почти так же, как
возвращение дыхания, как способность видеть. Стало ясно - если сегодня к
нему вернулось зрение, то завтра вернется речь.
На этот раз он долго находился в сознании, с возраставшим недоумением
рассматривал странное помещение, насколько позволяло неподвижное положение
его головы.
Очень скоро он убедился, что купол действительно светится. Пристально
вглядываясь, можно было заметить, как иногда он становился светлее или,
наоборот, чуть темнее, чем раньше. По гладкой, словно покрытой тонким слоем
стекла, поверхности "потолка" и "стен" пробегали искрящиеся точки или едва
заметные туманные полосы.
Один раз, когда почти в центре купола вспыхнула особенно яркая, как
маленькая звездочка, искрящаяся точка, он увидел на полу се отражение.
Значит, пол только казался матовым.
Глаза, только что получившие способность снова видеть, устали и начали
болеть. Он закрыл их.
Но картина загадочного помещения продолжала стоять и перед закрытыми
глазами, тревожа и волнуя своей абсолютной непонятностью.
Где он находится?
Снова вопрос, так часто занимавший его мысли, стоял перед ним. И хотя
он увидел наконец окружающее, это не внесло ясности, а, наоборот, запутало
все еще больше.
"Павильон" был так странен, так не похож на что-либо виденное раньше,
что невольно явились мысли о сновидении, о галлюцинации мозга,
расстроенного болезнью.
Он даже обрадовался "объяснению" и поспешно открыл глаза, почти
уверенный, что не увидит больше фантастического непонятного купола, что все
вокруг сменилось обычной, хорошо знакомой обстановкой.
Но ничто не изменилось.
По-прежнему его окружало голубое сияние геометрически правильной
сферической поверхности "потолка". Ни стен, ни дверей, ни окон!
Не сон, не галлюцинация, а реальная и несомненная действительность...
"Все же, - почему-то подумал он, - двери должны быть. Ведь кто-то
входил ко мне. Вероятно, дверь находится позади, там, куда я не могу
заглянуть".
Несколько раз повторил он про себя эту фразу, черпая успокоение в
мысли, что кто-то приходил, значит, придет еще раз. Они один, вокруг него
есть люди. Они, конечно, знают, что означает все окружающее, и объяснят
ему, когда придет время...
Скорей бы!
И он нетерпеливо прислушивался, ожидая шагов, которые однажды уже
слышал.
Но все было тихо, так тихо, что удары взволнованного сердца казались
ему громкими, как удары маятника больших часов, стоявших в его квартире с
тех пор, как он себя помнил, и равномерный перестук которых был неразрывно
связан для него с воспоминаниями детства.
Никто не приходил.
Время шло, не внося никаких перемен. Много раз он засыпал и снова
просыпался для бесплодного ожидания.
Все, что окружало его, словно застыло в неподвижности раз и навсегда.
Только едва заметные колебания света на куполе, вспыхивавшие на нем искры
говорили о существовании движения и жизни там, за пределами павильона.
Постепенно его стало охватывать отчаяние. Сколько еще предстояло
ожидать в мучительном одиночестве?
Должны же наконец прийти люди, принести ему хотя бы пищу.
"Но как меня могут кормить, - подумал он, - если я не могу пошевелить
губами? Вероятно, применяют какое-нибудь искусственное питание".
Что его как-то кормят, было ясно и по внешнему виду тела, и потому,
что голода он не ощущал.
"Я ни за что не засну больше, - решил он однажды. - Дождусь прихода
людей. Во что бы то ни стало я должен увидеть кого-нибудь".
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143