Чем ближе подлетал арелет к Неве, тем больше и больше Волгин узнавал
прежние места. Их не трудно было найти. Там, где когда-то был Невский
проспект, тянулась длинная широкая аллея являвшаяся прекрасным ориентиром
для него, так хорошо знавшего город.
А вот другая аллея, уходящая к Неве, и в конце се белое здание
Смольного.
Волгин не сомневался больше, что увидит все, что совсем недавно
собирался с болью вычеркнуть из памяти. И с детства любимая скульптура
Фальконе и Колло должна была находиться на старом месте. Ее не могли
перенести в новый город. Нет другого места для Медного всадника, кроме
берега Невы!
Волгин словно видел перед собой всю историю превращения Ленинграда -
города его детства - в гигантский Октябрьский парк.
Встали из глубин памяти картины жилищного строительства на окраинах.
Город рос, расширялся с каждым годом, с каждым веком. Его центр перемещался
к югу. Социалистический город, наполненный светом и зеленью, тянулся к
Пулкову, а затем и к Пушкину, пока не впитал их в себя. Старые кварталы
Выборгской и Петроградской сторон, Васильевского острова и района Невского
проспекта все больше становились далекой окраиной. Дома ветшали, сносились,
и на их месте разбивались сады и скверы.
Но люди зорко следили за историческими и художественными зданиями
города, не давали им разрушаться. И постепенно каждое из них окружилось
зеленью садов и осталось стоять в величавом одиночестве.
Так возник Октябрьский парк - грандиозный по величин памятник старины,
музей истории зодчества, скульптуры и великих событий прошлого.
Волгину не нужно было спрашивать об этом у своих спутников. Он знал,
что не ошибается, что именно так и происходило на самом деле. Это был
естественный путь, начало которому положило его время.
Еще находясь в воздухе, над городом, он почувствовал, что то, что
увидят его глаза на Земле, будет во много раз более красивым,
величественным и строгим, чем было раньше.
Ленинград всегда, единственный из всех городов на Земле, поражал людей
строгой красотой своей архитектуры. Недаром лучшие зодчие всех времен
вложили в него силу своего могучего гения. Но их творения часто проигрывали
из-за близкого соседства посредственных зданий. Непревзойденные шедевры
ансамблей Дворцовой площади, Марсова поля, Казанского собора,
Александрийского театра и площади Декабристов терялись в массе тесно
обступивших их жилых домов. Их нельзя было охватить глазом, как одно целое,
прочувствовать в полной мере замысел их создателей. Теперь, словно
сбросившие с себя оковы, окруженные зеленым фоном вековых деревьев, они
должны были предстать перед Волгиным во всем своем величии, в цельной и
законченной красоте.
Он видел их сверху, и ему казалось, что никогда еще старый Ленинград
не был столь прекрасен. Отсутствия привычных улиц не замечалось. Главнейшие
из них легко угадывались в линиях широких аллей, пересекавших парк во всех
направлениях.
Волгину чудилось что-то знакомое в новом облике города. Будто он уже
видел подобную картину в прежней своей жизни. Но где?
Потом он вспомнил.
Екатерининский парк в Пушкине, Архитектурно-парковый ансамбль
Павловска. Так же, как теперь в самом Ленинграде, в зелени прятались там
дворцы и павильоны работы Кваренги, Растрелли, Стасова и Росси. И как
чарующе выглядели они в рамке деревьев!
Волгину захотелось пролететь низко над землей, над самой землей - не
выше одного метра - вдоль бывшего Невского проспекта от места, где была
площадь Восстания, до Невы.
Он оглянулся, чтобы сказать об этом Владилену, но арелет вдруг плавно
повернул вправо и пошел вниз. Как мог Владилен услышать мысль Волгина?...
Взгляд, брошенный Владиленом на Мэри, и недоуменное пожатие плеч
девушки - молчаливый отрицательный ответ - показали Волгину, что его
спутники здесь ни при чем. Потом они оба посмотрели на Волгина и улыбнулись
одобрительно.
И он понял, что арелет изменил направление полета по его "приказу".
Желание вылилось в отчетливый импульс, и чувствительные приборы
среагировали на него.
- Извини, что я вмешался в управление, - сказал Волгин. - Но прими
меры, а то мы врежемся в землю.
- Раз начал, продолжай! - засмеялся Владилен.
Арелет полого опускался. Земля приближалась.
- Я не знаю, что надо делать! - взмолился Волгин.
- Ничего не надо. Лети куда хочешь, - сказала Мэри, подчеркивая
последнее слово.
- И ничего не бойся, - добавил Владилен. - Арелет никогда не упадет.
В принципе Волгин знал, как он должен действовать. Люций не раз
объяснял ему, что арелет повинуется не мыслям, а желаниям которые,
независимо от воли человека, сами создавали в мозгу нужный биоток. И хотя
все это звучало для Волгина как китайская грамота, он прошел уже школу
биотехнической автоматики в доме Мунция и, правда смутно, но уловил разницу
между прямой мыслью и тем, что Люций называл "желанием".
Летчики-истребители двадцатого века добивались полного слияния с
машиной, автоматического выполнения нужного маневра. И лучшие из них
достигали такого совершенства, что мышцы их рук и ног работали как бы сами
по себе, не требуя постоянного контроля мыслью летчика. Чем меньше думал
такой летчик о том, как выполнить тот или иной маневр, тем послушнее была
его машина.
В арелете мышечные усилия не были нужны.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143