"Но ведь я же понимаю...", - думал он все же.
Двадцать первый век не доставил Волгину особых трудностей, но дальше
дело пошло хуже. Наука и техника развивались стремительно. Чем дальше читал
Волгин, тем больше крепло в нем убеждение, что даже детская книга слишком
трудна для него. И это происходило не по вине автора, а только потому, что
у Волгина было знаний по самым основам излагаемого предмета.
"Как жаль, - думал он, - что я юрист, а не инженер! Видимо придется
взяться за учебники начальной школы".
В языке Волгин не испытывал никаких затруднений. За четыре месяца
пребывания в доме Мунция на берегу Средиземного моря он изучил современный
язык так, что мог свободно говорить и читать на нем. Основу этого языка
составлял русский. Грамматика его была проста и логична. Хорошо зная
немецкий и французский языки, Волгин легко и быстро перешел на современный,
чем вызвал искреннее удивление своего учителя Мунция.
Старому историку представился редкий случай проверить знание им
прежних языков, которые он изучал не в живой речи, а только по книгам. И
они часто разговаривали по-немецки и по-французски.
Волгин знал, что теперь на Земле существует еще один язык - восточных
народов, смесь китайского, японского и индийских наречий. Он был в
употреблении там, где когда-то находились государства Юго-Восточной Азии,
древняя культура которых не могла исчезнуть даже за два тысячелетия. Но и
там все понимали "официальный" язык Земли.
Волгин старался не только говорить, но и думать на новом языке, и это
ему удавалось. Он все реже ловил себя на том, что думает по-русски. Он
знал, что родной язык никогда ему не понадобится.
Против воли, почти бессознательно, Волгин относился ко всему, что его
окружало, с затаенным чувством ревности, но не мог не признать, что по
богатству и выразительности новый язык оставлял далеко позади все старые.
Как только Волгин почувствовал, что достаточно хорошо он. дел языком,
он взялся за историю общества, которая, естественно, интересовала его
больше всего остального. Он узнал, что произошло на Земле после его первой
смерти (Волгин называл свою смерть в Париже первой, потому что рано или
поздно должна была наступить вторая). По этому вопросу ему не пришлось
прочесть почти ни одной книги. Их заменили беседы с Мунцием, который,
рассказывая о прошлом, иллюстрировал эти рассказы историческими и
хроникальными фильмами, получаемыми специально для Волгина из Центрального
архива планеты.
Подавляющее большинство этих фильмов были цветными и объемными, только
самые древние, современные Волгину, - черно-белыми, плоскими картинами его
юности.
Благодаря фильмам Волгин не только слушал, но и мог видеть историю,
как бы оживавшую перед его глазами. Он видел людей, живших после его смерти
и в то же время задолго до настоящего времени, и это создавало странную
путаницу в его представлениях о них. Для современного мира это были люди
прошлого, но для Волгина они оставались людьми будущего.
Техника кино не имела ничего общего с тем, что знал Волгин.
Отсутствовал привычный экран. Фильм демонстрировался в обыкновенной комнате
с обыкновенной мебелью. Аппарат представлял собой небольшой металлический
ящик, который ставился не позади, а впереди зрителей.
Свет не тушился. Демонстрация шла при обычном освещении, исходящем
неизвестно откуда. Казалось, что этот свет испускают сами стены и потолок
комнаты.
Из книги, которую Волгин читал сейчас, он знал, что "век
электричества" закончился вскоре после его первой смерти, сменившись
"атомным веком", за которым последовали другие, со все более и более
непонятными названиями. В восемьсот шестидесятом году Новой эры вся техника
основывалась на энергии неизвестных и совершенно уже непонятных Волгину
"катронов".
Мунций закладывал в аппарат кассеты, напоминавшие Волгину, которые в
его время служили для фотоаппаратов типа "ФЭД". Потом он садился рядом с
Волгиным, и сеанс начинался.
Исчезал, становился невидимым аппарат и сама комната, где они
находились. С полной иллюзией действительности появлялись действующие лица
фильма, окружавшая их обстановка, леса, горы, просторы океана, реки и
озера. Невозможно было отделаться от впечатления, что видишь настоящих
людей и природу, а не их изображения, когда в двух шагах волновалась
людская толпа или открывался широкий простор моря, слышался шум волн и лицо
обвевал морской ветер. Только свойственная кинематографу мгновенная смена
декораций напоминала, что это не настоящая жизнь.
Видя перед собой исторических деятелей прошлого, слыша их так близко
от себя, Волгин невольно боялся, что они увидят его самого. Он ловил себя
на том, что часто забывал о происходящем и вел себя так, словно
присутствовал при беседах. Опомнившись, он украдкой смотрел на Мунция - не
смеется ли тот над ним. Но лицо гостеприимного хозяина всегда было
серьезно. Мунций внимательно следил за происходящим на "экране" и изредка
вполголоса давал пояснения, если сюжет мог стать непонятным Волгину.
"Если бы у меня были дети, - думал он, - я смог бы увидеть своих
потомков, живших через тысячу лет после меня и одновременно тысячу лет тому
назад".
Кончалась картина, и мгновенно, как в сказке, появлялись опять стены
комнаты и маленький чудесный киноаппарат.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143