скальпель, пинцет, пузыречки с химией, вату, шприц. И вот два х
ирурга, или, скажем, хирург с ассистентом, внимательно склонились над опе
рируемой.
Все это было для меня так ново и так интересно, что я старался не пропустит
ь ни одного движения. Женщина ловко вырезала ножницами из фланелевой тря
пки прямоугольную ровную тряпочку в пол-ладони величиной, подровняла ее
края, чтобы получился совсем уж правильный прямоугольник, и пинцетом ок
унула ту тряпочку в розетку с вонючей жидкостью. Женщина старалась не за
мочить кончики пальцев, Ц надо полагать, жидкость была едучая.
Ц Куда будем ставить?Ц спросила она у мужа, напитывая тряпочку, поворач
ивая ее пинцетом и так и этак. Ц Может быть, сразу на лик?
Ц Ни в коем случае.
Ц На град? Или на меч?
Ц Нет, давай скромненько Ц на одежду. Вот сюда. Или я ничего не понимаю, ил
и здесь потом обнаружится жемчуг.
Я забыл сказать: когда икону протерли маслом, то сквозь черноту мы разгля
дели, что на иконе в рост изображен святой. В одной руке, на уровне своего п
леча, он держит не то город, не то монастырь, во всяком случае какие-то архи
тектурные построечки, а в другой руке, на таком же уровне, короткий и криво
ватый меч.
Ц Это «Никола Можайский», Ц пояснили мне обладатели иконы. Ц Прекрасн
ый сюжет. В одной руке Никола держит русский город, а другой рукой, с мечом,
как бы охраняет его от разрушителей и вообще от любых посягательств. В на
роде очень любили эту икону. Еще ее называют «Никола с мечом и градом».
Теперь, как я понял, художники-хирурги выбирали на иконе место, куда полож
ить тряпочку, намоченную в едучей жидкости. На лик, как я понял, побоялись,
Ц слишком ответственное место, на город Ц тоже не стали рисковать и реш
или «скромненько» Ц на одежду.
Бледно-зеленая фланелька, потемневшая оттого, что намокла, легко и плотн
о прилипла посредине доски. Края ее расправили, разгладили, и для этого Ни
на (так звали хозяйку) не пожалела даже своих ловких, умелых пальцев. На фл
анельку наложили стекло и придавили.
Ц Гирьку!Ц нетерпеливо приказал главный хирург.
Тотчас и возникла двухфунтовая старинная гирька. Она прижала стекло и тр
япочку под ним. Мы распрямились, вздохнули, отступили на шаг: нужно было жд
ать несколько минут, пока химия под стеклом сделает свое дело.
Эти минуты я решил не терять даром. Я стал расспрашивать, и, хотя вопросы м
ои были очень наивны, мне отвечали с охотой, разъясняли, словно маленьком
у. Так я узнал, что когда писали икону, то на доску сначала наклеивали груб
ую холстину, называемую паволокой. Поверх паволоки накладывали левкас, п
олучаемый из алебастра с клеем. Этот левкас, когда застынет и когда его от
шлифуют, делается похожим на прочную глянцевую слоновую кость. Но все же
и самый хороший левкас в течение веков покрывается мелкими трещинками. Т
рещинки называют крокелюрами. Они не портят старинной иконы, напротив, п
ридают ей особое обаяние. Икона с крокелюрами так и дышит древностью.
По белому глянцевому левкасу писали красками. Краски в старину были нату
ральные, растирали их на яйце. Киноварь так киноварь, охра так охра. Охру о
собенно любили в старину, ею писали лики, поля иконы и часто Ц фон. На очен
ь древних и очень ценных иконах на фон положено чистое золото.
Для большой иконы доска составлялась из нескольких узких досок. Соединя
лись доски поперечными шпонками. Эти шпонки служили еще и тому, чтобы ико
на от времени не коробилась. Мне показали обратную сторону одной небольш
ой иконы, и я увидел, что действительно в доску иконы врезаны две поперечн
ые планки.
Ц Видите, эта небольшая икона написана на цельной доске. Здесь шпонкам н
ечего соединять. Они здесь только для того, чтобы икона не выгибалась.
Пока я все это узнал, нужные минуты прошли, и мы снова наклонились над опер
ационным столом. Двухфунтовая гирька отставлена в сторону, стекло припо
днято за угол и снято с фланельки. Светло-зеленая фланелька пропиталась
снизу, от доски, чем-то темно-коричневым. Это темно-коричневое проступил
о сквозь тряпочку и даже осталось на стекле в виде липкой маслянистой ис
парины.
За уголок начали отдирать фланельку. Она прилипло, словно прикипела к до
ске, но все же отделилась, и я увидел, что чернота под ней набухла, приподня
лась и как-то очень разрыхлилась. Нина, не мешкая ни секунды, взяла комок в
аты, свернула его потуже, обмакнула все в ту же вонючую химию (теперь для м
еня это самый приятный запах) и образовавшимся тампоном провела по разры
хлившейся олифе. Ее жест оказался равным жесту волшебницы. Вся чернота в
друг осталась на вате, а из-под нее загорелись красным и синим неправдопо
добно яркие краски. Захватило дух. Мне показалось, что я присутствую при с
вершении чуда, мне казалось невероятным, чтобы под этой ужасной глухой ч
ернотой скрывались такие звонкие, такие пронзительно-звонкие краски.
Ц Нина, тихо, Нина, с любовью, Нина, не горячись, Ц возбужденно частил хоз
яин в то время, как Нина бралась за скальпель.
Острейшим скальпелем, аккуратными, но твердыми, ровными движениями Нина
подчистила с проявившегося прямоугольника остатки олифы в тех местах, г
де они особенно сильно прикипели и не поддались тампону из ваты. Теперь п
еред нами было действительно окошечко, прорезанное в черной занавеске. З
а окошечком было ярко и празднично, красно и сине, звонко и солнечно, в то в
ремя как сами мы оставались по сю сторону занавески в немоте, глухоте и мр
аке. Из темноты зрительного зала мы смотрели на экраник, залитый светом.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62