.. Это самая высокая мудрость воспитания, комбат. Стремитесь к ней всеми доступными формами.
Он достал папиросу, закурил, и в голосе появилось раздумье.
— А еще — соотносите усилия, затраченные на ваше личное обучение и воспитание, с усилиями, которые тратите вы на подчиненного. Тогда вам не будет казаться, что вы перетрудились. А если не затратили таких усилий, то не считайте собственной заслугой успехи подчиненного, когда он передовик, и не смейте питать к нему неприязни, когда он отстающий. Иначе нарветесь на взаимность, как это и было в случае с Дреминым. Есть какие-то неясности?
— Все понятно, товарищ полковник,— быстро отозвался майор.
— И последнее. Когда затратите усилия и поставите на ноги хотя бы одного такого, как Дремин, как вы сами, тогда убедитесь, что игра стоит свеч. Непременно приобретите такой опыт! И запомните: людьми распо-
ряжаются не так, как повар картошкой — здоровые в котел, подгнившие в помои. У меня все.
Одинцов продолжительно посмотрел на Загорова, словно хотел взглядом сообщить ему то непредвиденное, что пришлось бы сказать при случае, да уже не будет возможности. И Загоров, окунувшись в этот умудренный взгляд, будто почерпнул новые силы. Встал и глухо промолвил:
— Спасибо, товарищ полковник. Я запомню этот урок на всю жизнь. Разрешите идти?
— Не разрешаю.— Одинцов тоже поднялся.— Обиды на меня не держишь?
— Обиды нет. Есть желание обдумать все и усвоить.
— Что ж, комбат, тебе это полезно.
Крупное лицо Одинцова вдруг стало задумчивым и просветленным. Он в живом человеке воплотил себя — свое понимание служебного долга, свой строй мыслей, свои заботы и страсти, свою молниеносную и точную боевую решимость. Имел он право и на торжественность, как счастливый отец, завершивший обучение и воспитание сына.
— Я вызвал тебя, Загоров, не только для неприятного разговора,— молвил он после короткого молчания.— Я вызвал тебя затем, чтобы оставить вместо себя. Запасайся чувством самоконтроля. Может статься, что в. скором времени в полку тебя некому будет подправить. Наломать дров — дело не хитрое, ума не требует. А вот избежать ошибки — куда сложнее.
Майору было жарко. Он еще не пришел в себя после «бани», и не. мог поверить тому, что говорил полковник. Рад был, что избежал неприятности, которая могла стрястись по его вине. Сколько раз внушал себе: не горячись, не кати бочку на подчиненного, а тут опять забылся... Прав, сто раз прав батя! Так что горячность и предвзятость надо с корнем вырвать из себя.
Между тем Одинцов написал черновик приказа по части, и снова встал, торжественный, благословляющий.
— Уезжаю завтра на беседу в округ. Возможно, получу новое назначение. Останешься за меня, пока временно.— Подал листок.— Зайди к Лавренко — в приказ по полку.
Загоров принял бумагу с немой благодарностью. Как визу в будущее. Батя смотрел на него с предусмотрительной заботливостью.
— Вот тебе совет. Научись держать в узде свой гневный пыл. Помни: если пасмурен командир, то всем темно. Так что не давай воли своей горячности. Больше полагайся на партийную организацию, на Чугуева. В таких вопросах, как работа с людьми, у замполита наме-
танный глаз. Постоянно советуйся с ним, забудь прошлые разногласия и не спеши сделать по-своему. Обдумай, взвесь, выслушай, разберись — это должно стать правилом, законом. Иначе сорвешься.
Внимательно выслушав Одинцова, Загоров сказал:
— Спасибо, Георгий Петрович! Я так и намерен поступать. Сколько бы мне ни пришлось командовать этим полком, хоть до увольнения в запас, вы не услышите о нем недоброй славы.
— Что ж, отрадно внимать таким речам. Но ведь ты, насколько я помню, собирался идти дальше!
— Было такое стремление...
— Пусть оно и будет. Но чтобы далеко идти, еще раз перешагни через себя.
Одинцов хотел сказать что-то еще, да послышался звонок по дальней связи. И он отпустил майора, велев прислать к нему лейтенанта Дремина.
...В парке танкисты обслуживали боевую технику, и Евгений находился около своих машин. Вялый, рассеянный, почти не принимал участия в работе. Когда сообщили, что его вызывает командир части, подумал не без аффектации: «Вот и начинаются казни египетские».
Идя в штаб, готовился к новой взбучке. В смятении возвращался на прежнюю малодушную позицию: увольняться из армии — и точка. Сказать, что Русинов переиначил с рапортом сам, без ведома и согласия его, Евгения. Пусть батя намнет бока молодому ротному за излишнюю самоуверенность.
В кабинет командира входил не без робости. Однако встретили его не так, как он ожидал. Здороваясь с ним за руку, полковник приветливо заговорил:
— Скажите, Дремин, где служит ваш дядя?
— Он военный инженер...
Евгений назвал место службы полковника Евграфова, мучительно размышляя: «Одинцов убежден, будто я в самом деле просил Русинова забрать рапорт. Надо сказать, что это неправда, иначе завтра на собрании окажусь в глупейшем положении».
— Товарищ полковник, тот рапорт...— нерешительно начал он.
Командир с виду добродушно усмехнулся.
— Ладно, Дремин, я не злопамятен: будем считать, что вы его и не подавали. А если так, то какой разговор! Повинную голову и меч не сечет. Так что не переживайте.
С благодарным трепетом осознал Евгений, что Одинцов умеет не только казнить, но и миловать. «Может, и собрания не будет? — с робкой надеждой подумал он. — Афишу-то у клуба сняли... Но почему Одинцов спросил о дяде? Неужели тот в беде?.. Он мне отца родного заменил».
— Вы что-то узнали о полковнике Евграфове? — спросил он.
— Мы только что познакомились с ним по телефону. Он в Ульяновске, получил отпуск.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104