Неожиданно уразумев это, майор растерянно заморгал.
— Ой, Загоров! — вздохнул полковник.— Я вижу, ты уже догадался, какую нелепую шутку сыграла над тобой твоя философия. Но ты еще не все понял... Ну-ну, я слушаю тебя!
Майор продолжал. Да, он тогда начал неприятный разговор не лучшим образом. Но суть-то от этого не меняется, поскольку у них давно уже назревал разлад по различным вопросам.
— А конкретнее?
— Можно и конкретнее.
Ему стало жарко, он достал платок и вытер шею.
— Началось из-за направления в воспитании. Я стремлюсь к тому, чтобы батальон стал боевой единицей, собранной в кулак, а замполиту хочется эстетической. Очевидно, у него важное дело. Разумнее будет выслушать, нежели упреждать его разговор просьбой.
Ждать пришлось недолго. Затянувшись разок-другой дымком и глядя в открытое окно, Одинцов начал:
— Дошли до меня слухи, Алексей Петрович, что у тебя оформилась некая фронтовая философия. Посвяти в нее меня, грешного, ежели не секрет.— Он повернулся, пытливо глянул на комбата. В глазах светилась осуждающая ирония.
Загоров смутился. Строгое лицо его порозовело от волнения.
— Секретов от вас не держу.— И погасил сигарету. Он понял, что беседа назревает серьезная, защитно нахмурился. Однако у него и мысли не было, чтобы уклониться от неприятного, судя по всему, объяснения. Он был военным, к тому же сообразительным человеком, нужную мысль умел выразить до предела сжато и ясно. К тому, что высказывалось раньше, добавил только:
— В целом это система мер по воспитанию у солдата моральной готовности вступить в бой.
Одинцов помедлил, вскинул широкие темно-русые брови.
— Да, с перцем твоя философия,— заметил он.— С непривычки глотку дерет. И шелухи в ней преиз-рядно.
Наступила пауза. Загоров пытливо глянул на командира полка.
— Можно задать вопрос, товарищ полковник?
— Можно не задавать,—понимающе хмыкнул Одинцов.— Зная твой самолюбивый характер, я догадываюсь, что тебе душеньку щекочет... Доложил твой замполит майор Чугуев. Это хотелось узнать?
За внешней любезностью полковника, за его намерением быть объективным проглядывалась хмурость. И лицо его постепенно как бы отвердевало. Резче проступали знакомые, волевые черты.
От Одинцова можно получить такой толчок, что потом будешь долго лететь и кувыркаться. Загоров был озадачен новым поворотом. Разговор получался еще более неприятный, чем он предполагал вначале.
— Да это... Я сожалею, что задал вам такой вопрос.
— Стоит ли сожалеть о пустяках! — буркнул Одинцов, густо выпуская дым изо рта и носа.— Тут посерьезнее дела назревают... Вот Чугуев сообщил мне, что вы с ним якобы не сработались. Как это понимать, комбат?
Лицо у Загорова сделалось расстроенным, в глазах была виноватость. Теперь полковник смотрел на него совсем сурово, как умел смотреть только он, когда бывал крайне недоволен кем-либо из подчиненных офицеров. В таких случаях малодушные, стремясь избежать его вспышки, начинали сразу извиняться, и объяснение получалось путанным. Комбат Загоров был мужественным человеком и не отрекался от своих слов.
— Так и понимать, товарищ полковник,— заговорил он, подавляя волнение.— Мы с замполитом в разные стороны тянем. А это значит, что проку от нашего сотрудничества не больше, чем от рака, лебедя и щуки в известной басне. Лучше сказать об этом прямо и честно, чем молчать. Я и сказал.
— Похвально, похвально... Так и сказал — с раздражением, под горячую руку?
— Может, и под горячую. Но все было заранее обдумано.
— И долго ли думал, чтобы ляпнуть такую невразумительную фразу: «А вы мне не нравитесь»?
Да, конечно, получилось глупо. Впав тогда в спорный и нетерпеливый тон, бухнул именно эти слова. И Чугуев вправе был подумать, не нравится он потому, что осудил фронтовую философию комбата. Неожиданно уразумев это, майор растерянно заморгал.
— Ой, Загоров! — вздохнул полковник.— Я вижу, ты уже догадался, какую нелепую шутку сыграла над тобой твоя философия. Но ты еще не все понял... Ну-ну, я слушаю тебя!
Майор продолжал. Да, он тогда начал неприятный разговор не лучшим образом. Но суть-то от этого не меняется, поскольку у них давно уже назревал разлад по различным вопросам.
— А конкретнее?
— Можно и конкретнее.
Ему стало жарко, он достал платок и вытер шею.
— Началось из-за направления в воспитании. Я стремлюсь к тому, чтобы батальон стал боевой единицей, собранной в кулак, а замполиту хочется эстетической чепухи. Увидит, что танкист сделал что-либо толковое, говорит: это красиво. У него чуть ли не на каждый случай в ходу выражение: красиво служишь, красиво стреляешь... Вчера один из механиков, рядовой Виноходоз, «красиво» напился.
— Что он говорит?
— Дескать, все ополчились против него, житья ему нет...
Лицо полковника вдруг стало насмешливым, взгляд едким.
— Алексей Петрович, слышал о себе анекдот?.. Вы со Станиславским вызвали на вышку каждый по танкисту, чтобы решить спор, чьи храбрее. Солдат второго батальона отказался прыгать с вышки, а твой якобы заявил: «Чем с Загоровым служить, лучше геройски погибнуть!»
«Сам Станиславский и сочинил это,— обиженно подумал майор.— Не такой уж я тиран. Просто требую, как требовал бы на моем месте каждый... Нет, сегодня с батей каши не сваришь. Не буду просить о переводе Виноходова. Как-нибудь в другой раз...»
— Анекдоты к делу не относятся,— обронил он.
— Ого, еще как относятся! Скажи откровенно, по-ложа руку на сердце: тебе ни разу не казалось, что твоя философия вредит тебе?
— Откровенно говоря, нет. Да и не моя она, между прочим. В академии перенял от одного преподавателя, участника войны.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104