Если не пригодна для этой цели фронтовая философия, то необходим какой-то другой ускоритель для созревания солдатских душ». Комбат Загоров принадлежал к числу ищущих людей. Волевой, энергичный, любящий власть и славу, он постоянно был занят решением важного вопроса: как сообщить танкистам побольше нужных знаний, привить необходимые в бою навыки. Но при этом забывал об одной важной истине: людей надо не просто обучать, не просто добиваться, чтобы они мужали, но и воспитывать.
Разумеется, теоретически он знал, что обучение и воспитание — единый процесс, и на словах был за такой процесс. Но поскольку больше налегал на обучение, то не всегда придерживался золотого правила, а то и пренебрегал им. И словно в назидание ему, поведение Виноходова напоминало о тонкости и сложности воспитательной работы.
«Имениннику» задавали вопросы, и он стоял злой, неуступчивый, щуря глаза. Поднялся Индришунас, который до этого был в дружеских отношениях с ним. Хмурясь и глядя не в лицо ему, а куда-то на мундир, начал:
— Вот ты, Гурьян, сказал нам: выпил потому, что тебе изменила девушка — вышла замуж за другого...
— Ну, сказал. Мало ли что можно сказать!
— Да нет, ты не увиливай. Ты же говорил мне совсем другое, когда перед отъездом на полигоне получил от Жанны письмо... Может быть, повторишь сейчас при всех?
— Кому это надо? — презрительно отмахнулся Вино-ходов.
— Нам это надо! — В голосе Индришунаса вдруг появились жесткие нотки.— Еслиф ты боишься, то придется повторить мне.— Механик чуть выждал и продолжал при общем молчании:—Ты тогда сказал: «Слушай, Ионас, у меня потрясная новость!.. Жанка вылетела замуж, и за кого?.. За какого-то инженеришка с тощим окладом. Вот же дура ненормальная! Не могла посолиднев чувака найти».— Он повернулся к Гурьяну.— Верно я говорю?
В ответ — ни слова.
— Ну молчание — тоже согласие,— насупленно молвил механик.— Значит, у тебя не было причин для выпивки, и выдумал ты все для того, чтобы разжалобить нас, чтобы тебя не слишком больно хлестали за твой некрасивый поступок.— Он вытер вспотевшее от усердия лицо носовым платком и сел.
Поднялся сержант Адушкин, заговорил протестующим голосом:
— Тут надо внести уточнение: у солдата нет причины для выпивки и не может быть... Помню, мой отец рассказывал про ночной бой. Немцы неожиданно атаковали наши позиции. Все вскочили, схватились за оружие. Нападение отбили, нанесли врагам урон, да и сами потеряли многих товарищей, погиб любимый командир. Вернулись в землянку и опешили: один боец спит себе, как ни в чем не бывало. Еле-еле растолкали его. Пьян в стельку! Вечером ходил со старшиной получать ужин, встретил земляка из снабженцев, раздобыл флягу спирта.
Адушкин помолчал, кашлянул от приступа волнения.
— У того бойца как будто тоже была причина: земляка встретил. Привела эта причина к беде. Суд был короткий, на месте, под горячую руку... Так что, если у кого есть охота искать причины для выпивок, не забывайте, к чему это иногда приводит.
«Молодец все-таки Адушкин! —подумал комбат.— Ах, молодец... А Виноходов оказывается еще тот фрукт. Как был бессовестным лгуном, так им и остался. Панькаться с ним нечего».
Слово попросил механик младший сержант Савчук. Это был белокурый, мускулистый, бодрый крепыш. Выйдя на трибуну и поерошив короткие, зачесанные набок светлые волосы, начал с иронией:
— Мы с Виноходовым одногодки, вместе пришли сюда из учебки. А шо ж получается? В мене давно второй класс, готуюсь на перший, а он от третьего оторваться не может. Прирос к нему! Получается, шо человек не думает о службе. Как пришел в армию ничего не знающим, так и уйдет с низкой солдатской квалификацией. И как был рядовым, так рядовым и остался...
После Савчука выступил заряжающий Усачев, солдат первого года службы. Честный, простодушный парень с темными пятнышками от угрей на лице, он сильно волновался. Коротко и шарообразно остриженные волосы на его темно-русой голове стояли дыбом. Он говорил не очень складно, с паузами:
— От Гурьяна только и слышишь: вкалывайте, салаги, а мы свое уже отслужили.., Пойдем, салага, в столовую, кефиром угощу, потом отработаешь за меня на кухне.— Пауза.— А я в колхозе хребтил до армии. Да... И мне уже повестку принесли. Да... А трактор я не бросил: пахота осенняя шла.
— К чему вы клоните? — спросил Адушкин, когда оратор сделал очередную затяжную паузу.
Вопрос помог Усачеву сформулировать свои мысли.
— К чему?.. Что как там трудятся до последней минуты, так и в армии надо служить до последнего дня. А не кричать за полгода вперед по-куриному, что ты яичко снес. У меня все.
В выступающих не было недостатка, и виновнику пришлось выслушать немало язвительных, осуждающих слов. Наконец дошел черед и до него.
— Нам хотелось бы знать, как вы сами расцениваете свой поступок, и как думаете вести себя дальше,— молвил Адушкин, обращаясь к Виноходову.
В наступившей тишине тот поднялся, явно рисуясь под многими, нацеленными на него взглядами. На чернявом лице читалось презрение ко всему происходящему.
— А мне нечего сказать! Кончайте, надоело слушать. Это был вызов, и комсомольцы почувствовали сразу.
Установилась наэлектризованная тишина. Затем по рядам собравшихся прошло какое-то решительное движение.
— Брось хорохориться, Гурьян! — предостерег его Индришунас.
А Савчук насмешливо обронил:
— Ишь поднадул губы, распрындился!
Послышалось еще несколько возмущенных замечаний. У председателя собрания заметно посуровело лицо, напряглась кожа на лбу.
— Тихо, товарищи! — потребовал он, поднимаясь.— Это не каприз — это оскорбление, пощечина всем нам.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104