Вот и рухнуло все, чем жил он в сокровенных своих мечтах, что так лелеял. Для него это—ужасная катастрофа!..
На долю каждого из смертных хоть раз в жизни выпадает тяжкое испытание. Не то средне-арифметическое, какое называют преодолением жизненных противоречий, а то самое, которое заставило принца датского изречь мучительный вопрос: «Быть или не быть?» Евгений и сам не помнил, как в тот злосчастный вечер вылетел из квартиры Русиновых. О, лучше бы он тогда упал на лестнице и разбил себе голову! С горя-
щими щеками и холодным потом на лбу выскочил на улицу. Солдат-водитель дремал в кабине машины.
— П-п-поехали! — через силу выдавил Евгений, хлопнув дверцей.
Прижавшись в угол кабины, молчал всю дорогу. На полигон приехал совершенно разбитый. Ум и воля его были подавлены, а тело ослабло. Болезненно самолюбивый, он не мог без последствий перенести бесчестье: на завтра у него поднялась температура, и осмотревший его врач изрек что-то мудреное по-латыни, предписал постельный режим. С полигона его привезли в санитарке. Затем он еще неделю отлеживался в лазарете.
Много раз пытался успокоить себя, дескать, все пройдет, и не мог: так остро чувствовал несчастье! И едва вспоминал о пережитом, вновь и вновь ощущал озноб потрясенья. И то сжимался весь, будто от судороги, то начинал метаться.
Теперь он понял, почему Лена не ответила на его признание. Ослепленный любовью, затаивший обиду на друга, он ничего не замечал, пока не грянул гром действительности. Окрепнув, Евгений приступил к исполнению своих обязанностей. На сердце было пусто и дико, как на хлебном поле после ужасной бури. И было совестно перед товарищем за то, что наговорил и ему, и о нем. И душила злость.
Служебные дела двигались своей чередой. О Руси-нове после стрельб говорили чуть ли не как о герое. Дескать, он еще покажет себя: досрочно заслужит очередное звание, а если и роту выведет в отличные, то и за наградой дело не постоит. Тут же вспоминали Дремина. Да мало ли что говорят в подобных случаях! Евгений совсем впал в уныние. С гнетущим безразличием появлялся на службу, точно отбывал повинность. Мысли у него были самые скорбные. Никакой он не полководец, не цезарь, а просто жалкий слюнтяй. И чем дальше, тем скучней и заурядней представлялись ему обязанности взводного. Танкисты и слушать его не хотят, да он и потребовать от них не умеет.
Наступил такой день, когда он сказал себе, что не видит выхода из тупика. В тот день он был дежурным по парку боевой техники. Находился среди людей, а ему казалось, что он совершенно один. Окружающие виделись как бы обособленно.
Под вечер в домике КТП неожиданно появился Загоров. Чем-то озабоченный, высокий, замкнуто-надменный, будто сама казенная, перетянутая ремнями строгость.
Евгений поднялся из-за стола, отдал честь.
— Где формуляры? — хмуро спросил майор. Лейтенант недоуменно воззрился на него.
— Какие формуляры?
— На танки, сдаваемые в ремонт.
— Ничего не знаю,— пожал плечами Евгений. Ему казалось, что комбат постоянно ищет предлог, чтобы распекать его.
Загоров впился в Дремина острым, цепляющимся взглядом.
— По-вашему, Микульский наврал, что оставил их у вас? — Стремительно шагнул к подоконнику, поднял лежащие там бумаги.— Вот же они!
Только теперь Евгений вспомнил, как в обеденный перерыв забегал зампотех роты, что-то говорил и положил на подоконник эту напасть. Сам он срочно выезжал на полигон. Загоров не мог победить в себе что-то неприязненное к Дремину, который уже в печенку въелся ему. К тому же сам он сегодня взвинчен, раздражен — полдня вместе с Приходько искал эти формуляры — и конечно же, не замечал, в каком состоянии находится молодой офицер.
— Почему не передали их в штаб батальона?
— Микульский не сказал толком: положил и убежал,— ответил Евгений, пытаясь честно вспомнить, как оно произошло.
— Вы хотя бы сплевывали, когда врете! Я только что дозвонился до полигона, говорил с ним. Он затем и оставил вам формуляры, чтобы вы передали их в штаб!.. Вы что, посторонний здесь?
Злые, сверлящие глаза майора навалились на Евгения. «Уличает меня, точно в воровстве!» — вспыхнул он и в душе поднялась дерзкая отвага. С минуту продолжалась дуэль глазами.
— Вас спрашивают, вы что, посторонний здесь?
— Я не знаю, кто здесь посторонний.
— Да вы что, с луны свалились? — грубовато одернул его майор.
— Не знаю, кто тут свалился с луны,— с той же наигранной наивностью отозвался лейтенант.
На этот раз Загоров потерял равновесие значительно раньше, чем обычно. Лицо его взялось пятнами, голос начал медно позванивать:
— Как вы разговариваете со старшими по званию, лейтенант Дремин? И почему у вас до предела отпущен ремень?
Ремень у дежурного по парку действительно был ослаблен, кобура с пистолетом свисала ниже бедра.
— Что за отношение к службе? Какой пример подаете подчиненным!..
Евгения тоже как бы подняло вихрем, он возвысил голос:
— А какой пример подаете вы, когда треплете офицеру нервы?
К лицу Загорова начала приливать краска, но он сдержался, и после паузы промолвил, выделяя каждое слово:
— Вот что, лейтенант: сменитесь с наряда — зайдете в кабинет командира части.
В голосе хмурилось недоброе обещание. Однако Евгений не печалился о последствиях,— в эту минуту им овладело злое торжество.
— Подумаешь, испугали! — развязно обронил он. Майор уже не слушал. Продолжать недостойное препирательство с дежурным офицером он, разумеется, не желал. Выскочил в открытую настежь дверь, двинулся к штабу полка. Евгений насмешливо провожал его подбористую фигуру, бормоча:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104