— Адушкин помолчал, обводя взглядом лица танкистов.— Да, это пощечина! И мы требуем, чтобы Виноходов сейчас же извинился.
Забияка выпрямился, воинственно расправив плечи, заговорил с саркастической насмешкой:
— Большой привет с большого БАМа! Вы шпыняли меня, как пацана, осмеяли, а я перед вами же буду извиняться! Хорошенькое дело придумали. Развели тут детский сад.— Он раздраженно дернул плечами и отвернулся к окну. Дескать, вот как презирает всю эту воспитательную канитель.
Короткие брови сержанта Адушкина плотнее сошлись на переносице, в голосе захмурилась угроза:
— Еще раз требую: извинитесь за нанесенное всем оскорбление!
— А я не буду! — кликушески изломался солдат. В глазах, устремленных на комсомольского вожака, был вызов.— Сказал, не буду, и точка. Что вы мне сделаете? Ну что?
— Ведите себя прилично, Виноходов! — вмешался Чугуев, и осуждающе покачал головой.— Не забывайте, где вы находитесь.
В ленкомнате нарастал ропот возмущения. Теперь говорили все.
— Тише, товарищи! — недовольно воскликнул Адуш-кин, а когда шум улегся, продолжал: — Виноходов уверен, что мы ничего не сделаем ему. Видимо, на любое из взысканий, какое объявят, он попросту начхал. Что ж, давайте подумаем, как быть.
Собрание снова взбудоражилось. Слышались выкрики:
— Влепить ему строгача!
— Написать на завод, где он работал!..
Сержант наклонился к замполиту батальона, советуясь. Потом выпрямился с той непреклонной решимостью, которая присуща уверенным в себе людям. Поднял руку, дождался, когда утих шум, заговорил спокойно, рассудительно:
— Оскорбительное и вызывающее поведение Вино-ходова на собрании вынуждает нас принять неотложные меры. Выношу на ваше голосование. Первое. Лишить Виноходова слова и отложить рассмотрение его персонального дела, поскольку вины он своей не осознал, ведет себя крайне бестактно. Кто за это предложение, прошу голосовать.
Неожиданный поворот в ходе собрания вызвал среди присутствующих замешательство. Не все понимали, куда клонится дело, и потому руки поднимали неохотно. А все-таки предложение приняли.
— Второе,— оживился Адушкин,— Виноходов сегодня оскорбил нас, выразил нам свое презрение. Мы отворачиваемся от него, выражаем ему свое презрение—лишаем его товарищеского общения и участия. До тех пор, пока не извинится.
Гурьян беспокойно оглянулся, не видя ни в ком сочувствия. По его спине прошел холодок. Однажды ему довелось познакомиться с этим тягостным наказанием. В шестом классе он, второгодник, обидел девочку, а затем поколотил паренька, который вступился за нее, и на собрании по предложению старосты класса все отвернулись от него. Дело зашло так далеко, что ему пришлось переводиться в другую школу. А здесь-то не переведешься!
— Кто за это предложение...
Виноходов резво вскочил; на чернявом лице были растерянность и раскаяние.
— Обождите! — попросил он.— Обождите...
— Шо, припекло! — насмешливо кинул Савчук. Ни один мускул не дрогнул на лице Адушкина.
— Виноходов, мы только что лишили вас слова. Говорить с вами будем теперь лишь на следующем собрании.
— Но я хочу извиниться.
— Об этом скажете после принятия решения.— Председатель снова обратился ко всем: — Кто за второе предложение, прошу голосовать.
На этот раз танкисты единодушно вскинули руки и как бы сразу отдалились от Гурьяна. Он сел и сдавил ладонями голову.
— Третье. Написать письмо по месту призыва. Пусть работники военкомата разъяснят гражданам Виноходо-вым, что те десятки, которые они часто присылают, оказывают на их сына разлагающее влияние: он стал на путь пьянства. Кто за это предложение, прошу голосовать.
«Вот это взяли его в оборот! — ликовал в душе комбат, поглядывая на комсомольцев.— Вот тебе и мальчишки!.. Все же коллективное мнение — великая сила. Тут для упрямца один выход — покориться».
Майор Загоров гордился своими танкистами, испытывал чувство восхищения. Ему казалось, что он открыл для себя новую истину, хотя, понятно, истина была старая... Неожиданно поймал на себе торжествующий, насмешливый взгляд Чугуева. И тут же понял, что хотел сказать замполит: возвышай эту коллективную силу, поддерживай, умело опирайся на нее.
«Да, Василий Нилович, раззул ты мне глаза! — радовался и досадовал комбат.— Если эта сила в трудный час примет решение стоять насмерть, так и будет. А попытайся кто-нибудь не подчиниться, как Виноходов, его остановят взглядом, словом, а то и выстрелом...»
— Разрешите? — попросил Индришунас и поднялся, рослый, плечистый, со следами волнения на лице.— Я так думаю: надо, чтобы его мать не только не присылала сынку «пьяных» денег, но чтобы и не имела нехорошего заработка... Не знаю, как лучше выразить... Пока Гурьян среди нас, мы не допустим его к плохому, а вернется он осенью домой, и снова пойдет по старой дорожке.
— Понял,— сказал Адушкин, размышляя.— Итак, четвертое. Обратиться в соответствующие органы, чтобы те проверили, какие левые выручки считает гражданка Виноходова. Кто — за?
Когда все дружно подняли руки, он подытожил:
— Единогласно.— И что-то подчеркнул на листке бумаги.— Что ж, я думаю, прислушаются к нашему мнению.
Опечаленный и растерянный, Гурьян слушал это словно во сне, словно со стороны смотрел, как решается его участь. И сознание нелепой ошибки овладело им. Нет, он вовсе не жалел, что выпил и опоздал из увольнения, он жалел, что опрометчиво повел себя на собрании. Как они могли столь быстро и глубоко разглядеть его?.. Да, Гурьяна не испугали бы ни выговор, ни исключение из комсомола. Сколько раз, помнится, мать пеняла ему:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104