Ведь я же люблю тебя!
Казалось, она вот-вот поддастся на уговоры и все объяснит. Был даже такой миг, когда в ее глазах зажглась решимость ничего не утаивать. Но потом она опять печально опустила голову. Он обнял ее, стал целовать щеки и губы, солоноватые от слез.
— Аннушка!.. Ну, родная!.. Ради нашей любви, ради
всего святого. Ведь все было хорошо, мы даже не ссорились серьезно... А помнишь, как вместе отдыхали и ты была такой счастливой! У нас это снова будет. Вот возьму отпуск и отвезу тебя к Черному морю. Окрепнешь, поправишься.
Хотел ободрить ее, а добился обратного: она легла и заплакала. Он трудно замолчал, дожидаясь, когда она успокоится.
— Скажи мне хоть что-нибудь,— тихо молвил он. Она снова покачала головой. Недоумение и какой-то тайный упрек угадывались на ее лице.
— Нечего мне сказать, Алеша. Как решила, так и будет. Живи счастливо.— Губы ее дрогнули.— И не сердись на меня, пожалуйста.
Говорила нежным, почтя умоляющим током, однако он чувствовал, что она осуждает его. За что? Никогда не наталкивался на такое непреодолимое сопротивление. И мучительно думал, как помочь ей. Вид ее плох: не нужно особых познаний в медицине, чтобы понять это.
Забыв, что она не разрешает ему курить в квартире, достал папиросы, но тут же перехватив ее взгляд, снова спрятал их. Весь нахохлился, словно вглядывался в свою жизнь. Что виделось в ней? Вырос сиротой, семейных традиций не воспринял. Но о призвании, назначении человека думал много. И был счастлив, что выбрал профессию по душе, что не замыкался в одних рамках, что всегда старался достичь намеченной цели. Еще в Суворовском начал обливаться холодной водой, и хоть первое время простуживался и болел, однако позже закалился, окреп. На здоровье жаловаться не приходилось. В танковом училище много читал и это помогло ому стать образованным человеком. А вот в отношениях с любимой женщиной оказался профаном...
Притихла и Аня. Она и сама толком не знала, что с ней происходит.
— Неужели ты так и не скажешь? — повторил он свой вопрос.
— Нечего мне сказать, голубчик мой. То, что случилось, имеет отношение только ко мне. И потому я должна уехать.
Говоря это, она следила за ним тоскующими, покорными глазами. Нерастраченный запас любви и слепой страсти толкал ее к нему, но она удерживала себя. Почти суеверно подумала: «Если нам суждено быть вместе, то так и будет. Алексей сам поймет и решит. И тогда окажутся не нужными мои объяснения».
— Не переживай, Алешенька. И не будем об этом больше.— Ее горестный тон подсказывал, что расспросы не нужны: они ни к чему не приведут, а сделают лишь хуже.
В душе у него нарастало недовольство. Но сейчас нельзя ни говорить, ни показывать этого недовольства, можно все погубить. Наконец он поднялся. Сославшись на то, что надо кое-что купить для нее, вышел из квартиры.
Ходьба уняла смятение. Мысли начали выстраиваться в логической последовательности и уже напрашивался вывод: Аня была у врача, тот сказал ей что-то нехорошее, пугающее. А поскольку врач знает о причине ее болезни, то у него можно узнать, в чем дело. «В регистратуре скажут, у кого она была, и надо сейчас же зайти в поликлинику»,— решил он, и шаг его стал стремительным.
Спохватился Загоров поздно: прием в поликлинике окончился, кабинеты были почти все закрыты. Он приуныл и, задумавшись, задержался перед выходом. Пожилая женщина в темном халате делала в коридоре влажную уборку. На позднего посетителя поглядывала с явным неодобрением.
— Простите, из врачей никого нет? — спросил он ее.
— Майже никого. Он тильки Нина Кондративна за-трымалась.
Нина Кондратьевна — жена Одинцова. Серьезная, > независимая женщина, под стать своему мужу. Загоров колебался: обращаться к ней или не стоит?
В то время, когда он уступил Ане свою квартиру, не обошлось без пересудов. Чтобы их пресечь, в кабинет командира были приглашены представители от жен-совета, в том числе и Нина Кондратьевна. Хоть и неприятно было объясняться в присутствии женщин, майор ничего но утаил. Выслушав, Одинцов поморщился, сказал:
— Не мудрили бы, Загоров. Живите по-человечески, раз вы любите ее и она к вам приехала.
На этом и заглохло. Да, видно, не совсем. «Теперь снова начнутся сплетни,— вздохнул он.— Ну и пусть.
А узнать я должен!» Набравшись решимости, подошел к указанной двери, постучал.
— Да, войдите!—донеслось из кабинета. Одинцова тоже закончила прием больных — только что отпустила последнюю посетительницу, и теперь, собрав инструмент и закрыв его в шкафчике, просматривала журнал учета. Лицо у нее с виду простоватое, курносое. Щеки с румянцем, волосы темно-русые, поседевшие на висках. Она не красила их, считая, что человек в любом возрасте должен быть самим собой.
Войдя в просторный, с ширмой в углу кабинет, Загоров тихо поздоровался и в нерешительности остановился у двери.
— Вы ко мне, Алексей Петрович? — Одинцова знала многих из сослуживцев своего мужа.
— К кому-то надо бы обратиться,— заговорил он неуверенно. На лице у него было тревожное выражение, в глазах — сухой блеск.
— Слушаю вас.
Естественно, он смущался, и потому не мог сразу сказать о деле. Но сказать надо. Иначе зачем же вошел?
— Аня посетила кого-то из врачей... И вот молчит.
— Она была у меня.— Одинцова выжидательно опустила глаза.
— У вас?.. Что с ней? Что вы ей наговорили? — Вопросы вырвались невольно, как бы сами собой. В них было столько тревоги и боли, что это вызвало улыбку на лице пожилой женщины-врача.
— Не волнуйтесь, Алексей Петрович, сейчас узнаете. Извините, я помою руки, сниму халат и закрою кабинет.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104