— Крепче не будет, бай, а дехканин красивое любит... Ведь он с восхода солнца и до захода с арбы не слезаег. Работать тяжело, он устает, а на красивую арбу взглянет, и сердце отойдет, петь захочется...
Кустари встретили ответ старика гулом одобрительных восклицаний:
— Дедушка правильно говорит, от красивой вещи и сердитый человек добрым становится.
Арбасоз сказал с гордостью:
— Во всем ханстве резчика лучше его нет. Мои арбы все знают, дехкане их отличают.
— А сколько дней старик делает эту резьбу?—презрительно сощурившись, спросил Волков,— семь дней? Значит, на две арбы четырнадцать... Целая арба времени уходит даром... Так... Обод ты сбиваешь гвоздями, на это у тебя уходит пять дней на два колеса, а на четыре — десять дней. Обтянуть их шинами хорошему кузнецу полдня...
Волков подробно разобрал все процессы работы над арбой, вычислил время, которое кустарь бесполезно тратит из-за неуменья строить свой труд.
— Твое дело изготовить ступицу и ободья для колес, да сбить арбу,— говорил Волков.— А уж плотники пусть тешут доски для короба, спицы, оглобли; кузнецы пусть обтягивают колеса шинами, и работа двинется, и соседям заработок будет.
И он тут же посоветовал плотникам не пилить досох из тала, а купить готовые, сосновые.
Кустари, вначале возражавшие, теперь в глубоком молчании слушали уверенный голос Волкова. Он говорил по-узбекски почти без акцента. Подражая хивинскому народному говору, Волков тянул слова, щелкал языком, заменял целые предложения выразительными междометиями, принятыми среди дехкан.
В конце разговора Волков вынул из бумажника пачку кредиток и предложил мастеру взять задаток. Арбасоз нерешительно качнул головой и опустил глаза, точно боялся соблазниться видом денег.
Старик-резчик ответил за него Волкову:
— Если мы станем делать по двадцать арб в месяц, то нам некогда будет дышать, заработаемся до смерти...
Хозяин сердито остановил его.
— С помощью бога, если соседи помогут, почему нам не взяться, не выполнить просьбы русского бая?
Волков протянул деньги.
- Здесь тысяча рублей. Приходи завтра утром ко мне, составим документ... Мне, хозяин, надо не двадцать, а тысячу арб.
Григорий слушал разговор Волкова с кустарями со смешанным чувством уважения к своему умному, сообразительному хозяину и жалости к арбакешам. против которых он боролся. Он вспомнил свою поездку на пристань, вспомнил смущение Саура, страх и растерянность возчиков. Они боялись безработицы, но не хотели сдаваться, может быть, потому, что не верили в эту тысячу арб! Григорий не понимал их упрямства, их нежелания работать в гужевой конторе Волкова. Он не стал доискиваться до истинной причины упрямства арбакешей. Его страшила участь тысячи человек, которым грозила безработица.
Пока Волков заканчивал расчеты с арбасозом, Григорий торопливо рассказал Кислякову об их сделке. Он высказал ему свои мысли о грядущем бедствии арбакешей.
Кисл яков заволнопался:
— Этого никак нельзя допустить, Григорий Васильевич. Я с ним поговорю дорогой.
Большая толпа кустарей молча следила за отъездом охотников. Арбасоз, держась за крыло экипажа, проводил неожиданных посетителей до конца базарчика и потом долго глядел вслед тарантасу.
Когда базарчяк скрылся из виду, Кисляков обратился к Волкову:
— Арсений,, ты серьезно думаешь завести свой транспорт?
Волков повернулся к своему другу всем корпусом, посмотрел на него с веселой улыбкой.
- А ты что думал? Волков так дело на полдороге И бросит?
Толстые губы Кислякова дрогнули.
— Но, Арсений, ведь это разорит тебя?! На лице Волкова выразилось огорчение.
— Разве я хочу разоряться, Миша?— спросил он...— Но у меня выхода нет. Если я откажусь, тогда конторы передадут все дело Шарифбаю, а уж он дехкан прижмет, он и на них заработает и на наших коммерсантах. Да как отказаться? Ты ж мне сам говорил «прогресс требует жертв». Для арбакешей копейка пустяки, а они не хотят ее давать. Наконец, тут дело не обо мне идет, а о нашем престиже. Нельзя теперь мне этого дела бросать!
Волков долго говорил о своей готовности идти на жертвы ради престижа русского имени. Он убедительно доказывал и Кислякову и Григорию, что держать собственный транспорт для него — убыток.
— Ты банковец, Миша, финансист, вот и подсчитай, сколько это будет стоить: тысяча арб, тысяча лошадей, да сбруя для них. Одной колесной мази десять пудов в день надо! А содержание лошадей, рабочих? Арбаке-шу что?— Он дехканин, ему лошадь прокормить ничего не стоит, а мне — все с базара купи? Разорюсь я с этого дела, Миша. Ей богу!
— Тогда брось к черту!—воскликнул Кисляков.— Раз это дело убыточное, пусть кто-нибудь другой возьмется, а не ты.
— Опять скажу тебе твои же слова: «прогресс требует жертв». Мне ли плохо будет, арбакешам ли, но русское дело должно выиграть.
Волков ласково обнял Кислякова левой рукой.
— Миша, Миша, друг мой, разве я с арбакешами борюсь? Я с Шарифбаем борюсь. Арбакеши давно сдались бы, да Шарифбай их натравливает на меня, он мне везде поперек становится. Ненавидит он нас, русских.
Кисляков растерялся. Он ничего не мог возразить Волкову. Да, это верно, он часто любил говорить своему другу о прогрессе, требующем жертв. Ведь это непреложный закон! Гужевая контора — это попытка подчинить беспорядочную работу арбакешей интересам русского торгового общества. А ведь это и есть прогресс!
Углубившись в свои мысли, Кисляков не замечал насмешливых глаз Волкова, зорко наблюдавшего из-под полуопущенных век за ним и Григорием. Коммерсанту-дельцу доставлял большое удовольствие вид удрученного тяжелыми мыслями Кислякова и печального молчаливого Григория.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98