Он наклонился с лошади.
— Саур?!
Дехкан нехотя посмотрел на него, но ничего не ответил. Сильным ударом нагайки он заставил лошадь прибавить ходу.
Григорий ехал рядом с Сауром, шагавшим по грязи.
— Я так доволен, что споры Волкова с арбакешами закончились. Все боялся, а вдруг он свой транспорт заведет. Что бы вы тогда стали делать?
Саур невесело улыбнулся:
— Простой ты человек...
Он молча прошел несколько шагов. Старая арба едва тащилась по грязной, избитой дороге. Арбакеш поминутно плечом помогал лошади вытаскивать огромные колеса из глубоких колдобин. Арба качалась от толчков, жалобно скрипела, казалось — вот-вот она рассыплется.
Задумчивое лицо Саура опечалилось, он сказал надломленным голосом:
— Шарифбай все свалил на меня. Я теперь перед дехканами лицо потерял... Тогда, на озере, я ни в чем не мог отказать тебе, ты моего сына спас, я и сказал, подумаю. А думать было нечего. За что платить Волкову громадные деньги? За то, что он хитрый?!
Григорий с удивлением глядел на Саура, он не слышал его ссоры с родственником Шарифбая.
— Я не понимаю, о чем ты говоришь, Саур, что на тебя свалил Шарифбай?
Саур рассказал про обвинение, которое ему бросил родственник Шарифбая и которое сломило сопротив--ление арбакешей.
— Некоторые арбакеши испугались бухарских арб и бухарских возчиков и сразу согласились отдавать
Волкову одну копейку. Остальные решили ждать две недели. А Шарифбай оболгал меня и напугал дехкан...
Печальный голос Саура испортил настроение Григорию. Ведь это он передал Волкову свой разговор с ним тогда, на озере. Григорий вспомнил радость хозяина: «Я лебедя убил, а ты матерого кабана, Гриша»... Кабаном был Саур... Шарифбай узнал об этом разговоре и воспользовался им, чтобы опорочить упрямого дехкана в глазах арбакешей.
Григорий соскочил с коня и пошел рядом с Сауром.
— Это я во всем виноват,— удрученно сказал он.— Я передал наш разговор хозяину, но не для того, чтобы опорочить тебя.
Саур отрицательно защелкал языком.
— Ты не виноват. Шарифбай раньше подбивал нас против Волкова, теперь он, наверное, сговорился с ним, а чтобы спасти свое лицо, свалил на меня.
— Я завтра приеду на пристань и все расскажу арбакешам,— горячо сказал Григорий.— Я им скажу, что ты не давал согласия...
Саур искоса взглянул на огорченного молодого русского, и хмурое лицо его чуть смягчилось:
— Друг, теперь поздно помогать нам. Мы подписали договор на весь год. Если откажемся — хаким заставит. Кто виноват: Волков или Шарифбай, ты или я,— теперь все равно. Твой хозяин свое взял. О, богатым человеком будет твой хозяин!
Григорию мучительно хотелось разъяснить Сауру, что не корысть, а интересы русского коммерческого общества требовали от Волкова создания гужевой конторы. Он едва выручит свои затраты на это дело. Но удрученный вид Саура не располагал к разговору. У него было лицо человека, потерявшего самое дорогое в жизни. Он вряд ли желал выслушивать бесполезные утешения.
Сумерки густели, противная густая грязь затрудняла шаг. Лошадь все чаще касалась мягкими губами плеча Григория, точно звала его сесть и ехать домой. Он вскочил в седло.
— Саур, я на днях приеду к тебе посоветоваться. Нельзя же оставить безнаказанной ложь Шарифбая.
Саур ничего не ответил. Григорий тронул лошадь каблуками, она сразу перешла на крупную рысь.
Подъезжая к городу, он сдержал коня и оглянулся. Саур был далеко позади его, его сиротливая фигура и жалкая скрипучая арба едва виднелись в густых сумерках. Он казался таким одиноким на этом печальном фоне унылых опустевших полей.
Дома Григорий никого не застал. Горничная передала ему записку, оставленную Волковым. Он просил его сейчас же придти к Кисляковым.
...«не вздумай отказываться, Гриша. Прасковья Васильевна на тебя обижается»...
Григорий с досадой швырнул записку на пол. Меньше всего хотел он сейчас видеть своего хозяина.
Смутные подозрения не давали покоя Григорию. Неясное сознание сделанной непоправимой ошибки мучило его. Почему Саур не верил добрым побуждениям Волкова?
Одеваясь, чтобы пойти к Кисляковым, Григорий вдруг вспомнил свою последнюю встречу с Лазаревым. Тот хотел поговорить с ним об арбакешах и гужевой конторе Волкова. Это желание Лазарева несколько удивило тогда Григория, он не придал значения раз-; говору. Теперь ему хотелось поскорее увидеться с ним.
Кисляковы жили за городом, во дворе банка, вкли-' пившегося в поля дехкан.
Квартира Кисляковых — небольшой коттедж — была у самых ворот банковского двора.
На звонок Григория двери открыла сама Прасковья Васильевна. Она обрадованно всплеснула руками:
— Григорий Васильевич! Наконец-то! А я уже и ждать перестала. Скорее раздевайтесь...
Григорий, смущенный шумным выражением хозяйкой радости, торопливо скинул мокрое пальто.
Прасковья Васильевна схватила его за руку и потянула в столовую. У двери столовой она приподнялась на носки и, обдав Григория смешанным запахом водки и духов, шепнула на ухо:
— Ни за кем не смейте у меня в доме ухаживать. У Кисляковых собрались близкие друзья. К их числу
теперь принадлежал и Клингель. В колонии говорили, что он усиленно ухаживал за Прасковьей Васильевной.
В небольшой гостиной, полной табачного дыма, играли в преферанс Волков, Кисляков, Клингель и незнакомый Григорию служащий банка. Дамы — жена Клингеля, Татьяна Андреевна и жена незнакомца — сидели в столовой.
Жена Клингеля встретила Григория восклицанием:
— Теперь хоть один мужчина будет с нами!
— Григорий Васильевич серьезный человек и предпочитает дамам книжки,— предупредила Прасковья Васильевна.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98