Вот дурак... Греби руками!
— Ишь какая! Греби сама... Застудишься насмерть... — Так весна ж...
...Они дождались, когда за ними заняли очередь, и пошли дальше.
— Дрова и те зелень пускают,— говорила Тоська,— а мы живые. Иной всю жизнь такой ходит, словно через минуту топиться будет. И сам не живет, и. другим счастье не несет. А.я, знать, кому-то еще нужна. Меня, как головешку, на огород не выбросишь.
— Ты Петра не забывай,— попросила Шура.
— Его ты не тронь,— сухо ответила Тоська.— Когда он был на этом свете, то и я была его верной половиной до самого донышка... У меня жизнь сейчас, знаешь какая? Вон там, в домишке за углом, старуху парализовало. Одна часть лица плачет, другая смеется... Так и я.
Тоська зашагала быстрее и вдруг круто обернулась к Шуре.
— И пускай меня все хоть б... называют, я им только фиг под нос покажу! — Тоська вскинула сжатый худой кулачок с пальцами, свернутыми фигой.—Вот они что получат!
Они перешли дорогу и возле клуба увидели молоденького лейтенанта, подпоясанного лимонного цвета портупеей поверх новенькой шинели. Из-под искусственного меха ушанки смотрели блестящие, чем-то удивленные глаза, а на впалых щеках играл румянец. Он заметил женщин и радостно замахал рукой.
— Тося-я!.. Я здесь!
Тоська побежала к нему по лужам, ткнулась ладонями в его грудь .и на миг припала головой к плечу. Потом выпрямилась, веселая, взяла лейтенанта под руку и потащила к отставшей Шуре.
— Здравствуй, Шура,— сказал лейтенант.
— Здравствуй, Федя,— ответила девушка.— Домой?
— Да, сегодня отпустили пораньше... И вообще, говорят, что скоро на фронт отправят. Быстрее бы... Мы с ребятами не дождемся этого момента. Долг каждого честно-о человека — быть там...
Шура незаметно кивнула на Тоську, которая шла, опустив голову и ссутулившись. На тоненьком пальтишке белел меловой номер.
— Да нет,— смутившись, забормотал лейтенант и догнал ее, обнял за плечи, стараясь заглянуть в лицо.— Это когда еще отправят... Только разговоры...
Они уходили от Шуры, занятые лишь собой, не обращая внимания на встречных людей, на глазеющую очередь у кассы кинотеатра. Лейтенант был высокий, худой, ладно пригнанная шинель качалась на нем, словно твердый панцирь, перекрещенный необмятыми желтыми ремнями. Тоська рядом с ним была совсем маленькой, семенила короткими шажками, неловко толкалась плечом и снизу вверх смотрела на парня, все время разматывая и снова затягивая на шее края полушалка...
Дома Шура достала из-под кровати наволочку с сухарями. Она перебрала каждую плитку, любуясь их коричнево-желтым цветом. Вдыхала с наслаждением сухой хлебный запах, взвешивала на ладони сухари, прикидывая в уме стоимость. Разложила вокруг себя на несколько горок, задумалась. Потом спрятала часть в ящик стол а, а остальные снова ссыпала в наволочку. И все-таки не выдержала, сунула сухарь в рот и зачмокала от удовольствия.
Она сидела в углу комнаты, с наполовину набитым белым мешком, поджав ноги и головой прислонившись к спинке кровати.
В открытой форточке были видны нити капель, словно с крыши, одна за другой, струйкой катились мелкие бусы...
«Весна... Продам сухари... куплю картошки... ведро или два... Из каждой картофелины вырежу глазки и посажу в землю... Вырастет много картошки... два... пять мешков! Хватит на, веда следующую зиму... Я молодец, что от каждой пайки целый год бтрезала по ломтику... Завтра- пойду на базар... Как здорово, что уже весна...»
Пришли Тоська и Федя. Они поели на кухне, стали мыть посуду, дурачась, бегали друг за другом, сшибая табуретки. Смеялись оба на всю квартиру.
Шура поднялась и вышла- в коридор. Она приоткрыла дверь и заглянула на кухню. Пустое ведро валялось у плиты. Мокрый с головы до ног у окна стоял Федя, тыльной Стороной ладони убирал с лица волосы и счастливо, улыбайся, смотря на хохочущую Тоську.
Они обернулись, и, смутившись, женщина негромко спросила Шуру:
— Ты что?
— Ничего,— покраснев, ответила Шура.
— Тебе что-нибудь надо? — В пристальном взгляде Тоськи мелькнуло отчуждение и неприязнь.
— Ничего, ничего,— прошептала Шура, отводя глаза от мокрого улыбающегося лейтенанта.— Просто так... Я пошла.
Она прикрыла дверь и секунду постояла в темном коридоре, чувствуя, как сжало горло. Даже не понять, по какой причине, просто вдруг сделалось одиноко. Шура медленно вошла в комнату и начала сдирать с окна бумагу, затем с силой рванула за ручку и распахнула створки. На пол посыпалась замазка и грязная вата.. Холодный ветер побежал по стенам, колыхнул абажур, был он резким, нес запахи талого сцега и стылой земли. Звуки оттепели стали громче, словно кто-то нетерпеливо барабанил пальцами по столу...
Шура закуталась в одеяло и села на кровать. Все вокруг у нее шевелилось — края скатерти, дорожка, ситцевая занавеска на спинке кровати, а розовый абажур беззвучно бил в набат, раскачиваясь, как колокол. Кисти его метались из стороны в сторону, в бесшумной панике всплескивая шелковыми прядями под напором звенящего воздуха...
«Завтра пойду на базар,— упрямо подумала Шура.— Куплю ведро или два ведра картошки... Вырежу глазки... Вырастет много картошки... Много картошки...»
ОГОРОД
Шура лежит на траве и смотрит в небо. Там, то сливаясь с голубизной, то сверкая на солнце бликом, парит самолет. Он взмывает вверх, теряется из глаз, затем камнем падает к земле, похожий на кувыркающийся обрезок жести, потом вдруг выпрямляется и взлетает по дуге, снова к небу, алюминиевой свечой пронзая перистые облака и бесконечную толщу весеннего воздуха...
Шура медленно поднимается с травы и берет в руки лопату. Болит поясница, саднят волдыри на ладонях, но Шура упрямо вонзает в землю лопату, стучит по ней подошвой ботинка, вгоняя поглубже.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73