— Товарищи! — бледный от волнения горбун привсхал на цыпочки и поднял руку. — Товарищи-и!
Шум постепенно затих, и все обернулись от своих столиков. Горбун вздохнул, набирая в грудь воздуха, чтобы прокричать дальше, но вдруг опустил руку и только тихо
произнес:
— Вот... вы проклинаете -нас за эту баланду... Хотя бы и такой, но погуще да больше... Разве мы не понимаем? Да только не все... Есть еще такие. Смотрите!
Он рванул на Шуре пояс и на кафельный пол из-под платья полетели смятые тусклые рыбешки. Они легли у стоптанных ботинок девушки неровной грудкой, присыпанные солью, словно грязным слюдяным блеском. На мешковине проступило мокрое пятно.
— Отойди! — маленькой, но жесткой рукой горбун оттолкнул девушку в сторону и, с трудом опустившись на корточки, стал бережно собирать в ладонь разбросанные рыбешки.
Столовая молчала. Было очень тихо, лишь иногда звякала о тарелку брошенная ложка, да стало слышно, как ругались на кухне.
— Это же я не для себя, — сказала Шура. — Человек с голоду умирает... Не для себя, честное слово...
— Знаем мы эти честные слова! —заорала из. раздаточного окна повариха. — Чтоб тебе кость поперек горла!.. Честная нашлась!
Шура шагнула к одному рабочему, но тот, небритый, в рваном свитере, зло посмотрел на нее, играя желваками, и девушка вдруг почувствовала, как беспомощна она хоть что-нибудь объяснить этим молчащим людям. Какая-то угрюмая сила была в их лицах, в том, как стояли они в столовой, грязные, усталые, с безжалостными глазами.
— Ты вот что, девонька... — начал старик в путейской фуражке.
И Щура не выдержала. Она поднесла к горлу сжатые воняющие рыбой кулаки и закричала на всю столовую:
— Да подавитесь вы вашей рыбой!!
И бросилась по проходу, расталкивая людей и плача, не закрывая лицо ладонями.Она выбежала На улицу, кинулась к своему дому, потом остановилась у колонки, из которой почему-то текла вода,- и стала пить взахлеб, задыхаясь. Вытерла рукавом лицо и пошла посередине дороги, продолжая плакать. Она не знала, что делать и как быть дальше. Еще видела себя там, в, той столовой, окруженной людьми. Знала: теперь отдадут под суд, но страха не было, только хотелось, чтобы все закончилось как можно быстрее. Как закончится — ее не волновало. 'Она плакала, шла по пустынной улице, ее тошнило от ненавистного рыбного запаха, который источали булыжники мостовой, деревянный бесконечный забор и дома, но внутри у нее было мертво. Все происходило, как бы помимо ее желаний и воли — она сворачивала за углы зданий, переходила улицы, стучала каблуками по тротуарам.
Возле закрытого хлебного магазина люди устраивались ночевать в кювете у дороги, чтобы быть на следующий день первыми в Очереди. Кто сидел на крыльце и курил, кто, накрыв ноги старым одеялом, читал книгу. Мальчишки кувыркались в траве.
Шура замедлила шаги, остановилась, постояла, ни о чем не думая, пристально смотря перед собою, и медленно опустилась на землю. Она натянула на нОги подол платья, обхватила руками колени и, пригревшись,долго сидела у стены магазина.
— А какой у вас номер? — спросил ее кто-то, но она не ответила, и ее оставили в покое.
Духота становилась все тяжелее, еще ниже опустились тучи, и по дорогам побежали смерчи, свивая крутящиеся воронки из пыли и гнилых листьев. Потом налетел шквальный ветер, рванул телеграфные провода, ударился о дома и под рухнувший с неба гром разбился о бревенчатые дома, рассыпавшись первыми колючими, каплями дождя. Люди, накрывая головы снятыми пиджаками и одеялами, побежали по улице в соседние дворы.
Шура осталась у канавы одна. Она только плотнее обхватила колени и прижала к ним подбородок. Дождь за-стучал по стене магазина. Запахло известкой и землей. Стало вдруг холодно, и вода потекла по рукам и за воротник
платья... Когда-то она уже сидела вот так, безучастная ко всему, и синие пальцы ее лежали в ледяной прозрачной луже, в которой, как в крутом кипятке, танцевали желтые песчинки. На плечах тяжело висел мокрый ватник, снятый с пугала. Вокруг простиралось пустынное поле, утыканное палками подсолнечника...
Сейчас все как бы вернулось и, хотя вокруг были дома, в подъездах жались люди, девушка чувствовала себя так же одиноко, как тогда, на раскисшей от дождей обочине степной дороги...
Она прислонилась спиной к стене магазина, открыла глаза и увидела улицу, занавешенную ливнем, сразу потемневшие дома и неожиданно, с какой-то странной ясностью, вспомнила женщину, оставленную в комнате. Представила, как сидит та за столом, уперев локти в клеенку, ее белое одутловатое лицо, и вздрогнула, точно случайно встретилась с ее взглядом.
Шура словно почувствовала ту сумрачную тишину безлюдной квартиры, звон стекол под каплями дождя, жестяной стук маятниковых часов и нетерпение человека, уставшего ждать, которому каждый скрип рассохшейся половицы кажется гремящими шагами...
И Шура знала, что только она сейчас могла помочь той женщине. От нее зависела жизнь умирающего от голода, измученного человека... Его возвращение домой. Может
быть, ему предстояло бежать по пыльной проселочной дороге, увидеть вдали свою сгоревшую хату, разбросанный фундамент, который уже густо порос крапивой... Раскопать в обрушенном погребе осколки мисок и оплавленные ложки... Все начинать заново, от первого неумело обтесанного бревна...
Или это будет не так, по-иному, но все равно для этого Шура должна встать, подняться из-под стены магазина... Порывы ветра бросали дождь наискось, швыряя капли так, что они разбивались о стену в стеклянную крошку.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73