Еще недавно, они тянулись по этой же улице с мешками и чемоданами, толкаясь и ломая ряды, и потные сержанты
носились вдоль колонны, с трудом наводя подобие порядка. Волосы новобранцев были острижены, головы кружил хмель, и неумелая гармоника задыхалась от визга.
Теперь они шли тяжелыми рядами, выдерживая дистан-цию, и над их стальными шлемами качались тонкие штыки...
Думали ли бойцы о том, что это — начало ил.ц конец дороги, которую называют жизнью? Многим ли из них.через полгода, через год, через четыре, многим ли удастся вернуться сюда, на эти каменные булыжные пути, которые упираются в железнодорожную насыпь, в вымытые женщинами товарные вагоны?..
О чем они думают, когда видят первые вечерние огни. в окнах, слышат, как мать зовет ребенка, ловят на себе, взгляды стоящих на тротуарах?..
У вагонов их распустили.
Освободившись от винтовки и скатки, Володька стал искать Шуру. Они встретились сразу, точно сама, судьба оберегала эти жалкие минуты, выделенные для расставания. Бросились друг к другу и, обнявшись, замерли у вагона. Шура целовала его, не стесняясь. Здесь никто не стеснялся. На перроне стоял шум, гам, слышались слова' команды и ржание лошадей, но возле каждого был словно Круг молчания и одиночества, в котором находился только он сам и тот, с кем надо было прощаться. Сейчас за эту черту не проникали Ни орущие гудки паровозов, ни лязг буферов. Здесь были лишь заплаканные глаза, тепло домашних стен, смех покидаемых детей... Руки. отводили с женских лиц волосы, гладили щеки... Узкие плечи вздрагивали от рыданий...
— Ты будешь мне писать? — спрашивала Щура.
— Да... А ты мне?.
— Конечно. Каждый день!
— Ты не забудешь меня?
— Ни за что! Никогда!..
О чем люди говорят, прощаясь? Расстаются ли они на неделю или, может быть, на всю жизнь, но всегда они друг другу не успевают сказать самого главного.. И даже если бы им давали на это не несколько минут, а час, даже сутки, все равно для главного не хватило бы времени. Все прощания одинаковы тем, что время как бы останавливается и его приходится заполнять простым и обычным, а потом оно сразу делает.-скачок, и уже поздно, уже дернулись вагоны, он висит на подножке, а она бежит вдоль рельсов, машет руками и кричит что-то, не слышимое за стуком колес...
Может быть, вот это и есть самое главное,— когда тебе кричат, ты видишь тревожный излом ее рук и спотыкающийся бег?!
— Ты будешь писать? Не забыл адрес?
— Да что ты? Помню наизусть!.. Только и ты...
— Каждый день...
— По ваго-о-о-онам!!
Вот она — та минута, которую все ждали и боялись.
— По ваго-о-о-она-а-ам!!
Дернулись теплушки. Затрещали доски, положенные поперек распахнутых дверей. Закачался перрон, не видимый за вскинутыми руками, трепещущими платками жен-шин и белыми лицами. В одно бесконечное «о-о-о!» слились все звуки.
Длинный худой майор стоял в проеме вагона рядом с двумя бойцами, у плеч которых высилось молчаливое знамя с никелированной звездой. Здание вокзала, путевые стрелки и будки медленно отодвигались в сторону, назад, растушевываясь в темноте. В какой-то теплушке уже пели, в другой стучали копытами и тревожно ржали полковые кони.
Черный, перетянутый жаркими медными обручами локомотив прогрохотал мимо высокого светофора с напряженным зеленым глазом,..
ГОРОД
«Скиф» погиб на глазах у Шуры..Она вместе с коком была на причале, когда налетели немецкие самолеты. Они бомбили завод и суда. Лихтеры— громоздкие черные пустые баржи — тонули, опрокидываясь на борта. Они зачерпывали воду и уходили в волны, выпуская на поверхность большие пузыри воздуха; мелькали раздробленные доски, балки и куски руды. Нефтевоз взорвался от прямого попадания и развалился пополам. Масляниста» жидкость разлилась по бухте. Она горела, и волны колыхали гигантский ковер огня. Черный дым стал подниматься к нёбу. Маленький буксир кружил по бухте, бил из зенитных пулеметов, то и дело скрываясь в водяных столбах разрывов. Его бугшприт резал пылающие волны, и позади судна оставалась извилистая дорога чистого моря. Затем она медленно затекала огнем, и пожар закрывал бухту черной, шатающейся на ветру стеной.
Полузатонувший, с развороченной рубкой, «Скиф» вошел в зарево и пропал в нем навсегда. Только включенная сирена, его еще долго блуждала в дыму, торжественно-длинными гудками отмечая свой путь к той, последней волне, на гребне которой он столкнется с авиабомбой и, расколотый на части, скроется в море...
Шура и старик-кок лежали за бухтами железной проволоки. Разметанные взрывом, вокруг них валялись опрокинутые ящики с макаронами, связки лука, картошка — еда уже не существующей на этом свете команды буксира «Скиф»...
Порт горел. Гулко лопались бочки с мазутом,.пахло горелым зерном. Со стороны завода доносились тяжелые удары — там подрывали доменные печи. Черные, перевитые трубами, конусообразные громадины оседали на землю, расползаясь грудой исковерканного железа, скрюченных балок и белого огнеупорного кирпича.
— Господи, прими их души в ладони свои,—сказал старик, смотря на море и, перекрестившись, вытер слезы.
Он был, как всегда, пьян. Кругом все рушилось и падало. Горело море. Тяжелые баржи тонули, переворачиваясь в волнах, как киты. Их ржавые рыжие днища были покрыты наростами ракушек.
Шура схватила старика за руку и потащила к выходу из порта... Целый день через город шли отступающие войска. Они забили все дороги и улицы. На площадях стояли" обозы, и повозочные кормили лошадей сеном, разбрасывая его по булыжнику. Город пропитался запахами бензина и гарью полузатушенных пожаров.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73