Лицо было темным, только блестели глаза. Протяни руку — и можно дотронуться до его плеча. Не надо рукой. Вот она только посмотрела в его сторону, и он уже шевельнулся и глядит на нее, словно спрашивает: что с тобой? Зачем ты меня позвала?! Тебе плохо? Говори...
Шура делает шаг п перегибается через доску, точно старается заглянуть на бегущее внизу полотно дороги. Рука возле плеча Ивана, и он, боясь, что она упадет, осторожно опускает свою ладонь на ее спину. Лишь на се-кунду, но этого достаточно, чтобы внутри что-то отпустило и можно было вздохнуть без дрожи в зубах. Ладонь у Ивана тяжелая, жаркая, и она возвращает Шуре тепло вагона, сонное дыхание людей, потрескивание урлей в остывающей печи...
Они несмело улыбаются друг другу, а мимо них в грохоте и облаках дыма несется белая качающаяся земля.
Только однажды Иван сказал, стараясь за "смешком спрятать тревогу:
— Смешно подумать... Будь я позлее да дурнее... Или нет, если бы я просто тогда добросовестно исполнил свой долг, то никогда не увидел бы тебя... Стоял бы я один и смотрел в дверь... Как трудно людей свести вместе. А пустить по разным дорогам — достаточно любой ерунды.
Шура вспомнила дорогу, по которой провожала Володь-ку, как стояла в толпе на перроне и, поднимаясь на цыпочки, искала его поверх зеленых скаток и увидела, и оба бросились навстречу друг другу, словно между ними не было ни качающихся штыков, ни вещевых мешков и плачущих женщин... Увидела сразу, среди сотен голов.
— Нет,— сказала она,— пустяки могут увести в сторону, но не развести навсегда...
Иван понял ее по-своему. Он с благодарностью посмотрел на нее.
— Да,— ответил он,— ты права... Поэтому пустяков не было. Поэтому и стоим мы здесь вдвоем...
И в своей уверенности он был так беззащитен, что она ромолчала и даже испугалась внезапного выражения частья, появившегося на его губах, во всем строгом, отре-еном лице.
С нар спрыгнул заспанный Яковлев. Напился из ведра, ромко стуча жестяной кружкой, прошлепал босиком к ечке и стал натягивать сушившиеся сапоги.
— Эй, банда! — позвал он Ивана и Шуру.— Скоро танция... Айда со мной?
— А чего ж, пошли,— согласилась Шура.
— Но только уговор,— сказал Яковлев, пятернями прилаживая жесткие волосы.— Попался — чур не выдавать!
Второе — не жадничать. Жадный всегда попадается. А то еще пристрелит вас охрана, потом беды не оберешьея...
Поезд замедлил ход и долго катил вагоны вдоль заснеженных перронов и расплывающихся огней путевых стрелок, пока не остановился в узком коридоре между высокими пульманами с одной стороны и платформами с другой...
Сунув мешок под мышку, Яковлев первым спрыгнул на землю. За ним свалились в темноту Иван и Шура.
— А теперь тихо-о,— шепотом приказал Яковлев и затрусил вдоль состава. Он останавливался возле каждой платформы и, подскочив, заглядывал в щель между бортами.
— Не... не то. Железо.... Айда дальше, братцы!
Станция лежала в звонкой тишине, и каждый неосторожный звук падал в нее, как кусок льда в колодец. От любого шороха все замирали. Шура видела только черные неподвижные платформы, редкие звезды на небе и истоптанный снег.
— А ну, тихо-о.— прошептал Яковлев.— Попробую на запах... Кокс, он по-своему воняет...
Цыган присел на корточки и, закрыв глаза, вытянул шею и повел носом по сторонам.
Не выдержав, Шура прыснула в кулак. Иван толкнул ее в бок, и она фыркнула еще громче.
— Цыц!! — сдавленно прикрикнул Яковлев и буркнул: — Ничего тут нет... Углем и не пахнет. Потопали назад.
— Может, на соседних путях? — предположил Иван, и Яковлев нырнул под вагон. Они перелезли через рельсы,оглянулись и затрусили по шпалам. Слева высились тяжелые платформы. На одной из них был кокс. Яковлев торопливо забрался на кучу и стал скидывать на землю черные большие куски. Иван и Шура подбирали их и засовывали в мешок.
Прошел патруль в больших белых тулупах, надетых на шинели. Бойцы о чем-то разговаривали. Штыки качались над их головами. Шура и Иван залезли под платформу и легли на шпалы. Мимо них медленно прошагали валенки, донеслись голоса.
Их разговор затих, но долго еще Иван и Шура боялись вылезть из-под колес. Затем Яковлев взвалил мешок на спину, и они втроем побежали вдоль состава, перелезли на другой путь и вынырнули перед новым эшелоном. Вдруг ослепительная вспышка света бесшумно рванула темноту, озарила белым, и все стало блеклым, как недопроявленная фотография. Потом потухло и снова загорелось с громким шипением и брызгами искр. Зажмурившись, Шура отшатнулась в сторону. Иван прильнул к вагону. Яковлев застыл на месте, с мешком за плечами, согнувшись и выбросив вперед руку, словно заслоняясь от удара.
— Тьху, едри тебя в нос! — вдруг выругался он и сбросил мешок на землю.— Это ж так можно и концы отдать с перепугу...
Шура открыла глаза. Она увидела платформу и на ней что-то громадное и черное. Два человека сидели на этой бесформенной груде, и в руках у них бились пылающие стрелы огней, которые освещали ржавое железо, скомканные гусеницы и вздыбленное дуло пушки. В руках у одного из рабочих пламя неожиданно уменьшилось, сделалось! почти фиолетовым и погасло.
— Чего это вы, ребята, на ночь глядя? — спросил Яковлев.— Дня вам не хватает?
— А вы кто такие? — недружелюбно спросил рабочий. Был он в короткой стеганке и ватных брюках, лоснящихся от масла. Ушанка натянута глубоко на лоб. Лицо небритое, с крупными потрескавшимися губами.
— С эшелона,— махнул рукой Яковлев.
— А-а-а, эвакуированные,— догадался рабочий.
С платформы спрыгнул второй, в заплатанном полушубке, в валенках с красными калошами.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73