— Трудно привыкнуть,—хмуро ответил Володька и замолчал.
Они шли назад. Впереди полуобсохший Володька со своей деревянной винтовкой и торопливо семенящая позади Шура. Она то и дело догоняла его и говорила быстро, почти не замолкая:
—... Посмотрим, что они после скажут! Ты им всем носы утрешь, Володечка! У других тоже не сразу все получается... А ты знаешь, тех ребят,— помнишь женихов из общежития?! — их в армию забрали... Капитан наш все заявлений в военкомат пишет, а ему — дулю с маком! В первую очередь не всех берут, а самых нужных, правда, Володя?
У колючей проволоки он не выдержал и первый раз засмеялся:
— Чудная ты, Шурка...
И она просияла от счастья, смущенно прикусила зубами воротничок праздничного платья. Кончики ушей у нее покраснели.
— Ты вот что,— не глядя на девушку, пробормотал Володька.— Если там будут какие трудности... Ну, по службе, например... Так ты им скажи: я, мол, между прочим, жена бойца Красной Армии!
Шура испуганно посмотрела на него, и губы у нее задрожали.
— Не надо, Володя,— тихо попросила она.
— И тебе льготы полагаются,— упрямо продолжал Во-юдька.— А если документы потребуют, скажи: в первое же вольнение придет и все оформит, как следует.
Он перелез через проволоку и повернулся к ней. Увидев, что она прижала пальцы рук к губам и готова снова заплакать, тревожно спросил:
— Ты что?! Не хочешь...
— Иди! Иди! — замахала она на него руками, и он, перекинув через плечо ремень винтовки, побежал к пустынному плацу.
День только начинался. Жесткий воинский распорядок подчинял здесь себе все — утро и вечер смыкались строгим регламентом. Казарма была гулким каменным складом, в котором вдоль стен тянулись двухэтажные нары, наспех сколоченные из деревянных досок. Несло вяленой рыбой, солдатскими ботинками и дезинфекцией. Ночью, измученные ученьем и жарой, люди спали, скинув одеяла. Вспотевшие влажные тела разбрасывались на белых простынях и не шевелились до самого утра.
Будила труба. Звон се врывался во сны. Люди вскакивали с нар, хватали одежды, толкаясь, искали под досками ботинки. Ленты обмоток выскальзывали из пальцев, а звуки трубы носились среди сутолоки полуодетых тел, сталкивая запоздавших с верхних нар и оглушая их жестяным криком медного горла.
Казарма пустела.Потом был умывальник — длинный желоб с медными сосками. Люди толпились вдоль него, брызгали в лицо охладевшей за ночь водой, крякали, отплевывались и растирались короткими вафельными полотенцами.
Затем физзарядка, и появлялись лейтенанты — подтянутые, свеженаглаженные, с бледными после бритья лицами. С утра они были более строгими и официальными. Но к вечеру, после учений, охрипшие от команд, пропыленные и разомлевшие от жары, они уже мало чем будут отличаться от, остальных — от той медленно бредущей -по дороге колонны людей, осевшими голосами певших слова маршевой песни. И, так же, как у всех, у них будет хрустеть на зубах песок, зудеть от соленого пота спина и будут гореть ступни ног в тяжелых сапогах.,.
— Первый взвод, станови-и-ись!
Двенадцать человек выстроились на плацу. Начищенные ботинки пятками вместе — носками врозь. За спинами скомканные хвостики гимнастерок. Ладони прижаты к карманам обвисших шаровар.
— Прямо-о... Шагом... арш!
Сержант Ворсин шел рядом с колонной пружинистой и какой-то цепкой походкой. А сбоку его, нестройно топоча,сбиваясь с ноги, старательно маршировали двенадцать человек.
Они топали мимо станков для штыкового боя, мимо штурмовых мостиков и рвов с зеленой и вонючей водой.
— Рядовой Коваленко! — негромко позвал Ворсин, и. Володька вздрогнул и наступил на пятку идущему впереди.
— Песню, Коваленко!
Володька обернулся на ходу и увидел, что Ворсин идет рядом.
— У меня нет голоса,— ответил он.— Я не умею петь...
— Вас не спрашивают. Отставить разговоры! — прикрикнул Ворсин.— Запева-а-ай!!!
Володька покраснел и стиснул зубы.
— Не умеешь — научим,— спокойно произнес Ворсин.— Нам Карузо не нужен... Запевай!
Володька молчал. Он слышал только грохот ботинок, дыхание идущих рядом и мысленно шептал самому себе: не буду... не буду...
— Бегом!!— скомандовал Ворсин, и колонна кинулась вперед.
— Ложись!!
Люди с размаху бросались на твердый булыжник.
— Встать! Запевай!!
...Не буду... Не буду... Не буду...
— Бегом!!
На спине бегущего впереди расползалось темное пятно пота. Пот выступил на Володькином лице. Ботинки стали тяжелыми и жаркими. Рубцы портянок врезались в кожу.
— Ложи-и-ись!!
Он упал на землю, тяжело дыша, прижался щекой к холодному булыжнику. Сердце стучало об землю. Глаза застилал желтый туман.
— Встать! Бего-о-ом!!
Они медленно поднимались, уже не имея сил отряхнуться от пыли и ничего не видя перед собой, беспорядочной толпой загрохали по краю плаца.
И вдруг раздался слабый, задыхающийся, протяжный голос:
...Кипучая... Могучая... Никем непобедимая..
Взвод подхватил-песню на разные голоса, без мелодии, и понес ее, еще не окрепшую, по раскаленному солнцем плацу.
Ворсин махнул рукой:
— Отставить!!
Колонна остановилась возле столовой. С крыльца сошел лейтенант. Володька не слышал, что ему докладывал сержант. Он видел только бледное обострившееся лицо мальчишки, своего командира, который, не отрываясь, смотрел на него, Володьку. Но ему сейчас все было безразлично, пусть делают что хотят, хоть выведут перед всем полком вот таким — грязным, запыленным, с лицом, стянутым высохшим потом. Он и тогда будет мысленно твердить только одно: я же сказал... Я не умею петь... сказал...
Лейтенант подошел к Володьке, и рука его, трогающая правую бровь, дрожала.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73