— ...Я просто не в состоянии разобраться в том, что происходит. Я читал книги, гаветы... Знал, что не все в порядке, отступаем... Но когда, коснулось самого? Простите, это не поддается логике! Тучи знают, в каком направлении им идти, они плывут только вон в ту сторону. Смотрите, только в ту! А почему я шагаю по этой дороге? Зачем? Куда? Мне доверили великое дело — я пустил его на ветер... Если в этом искать логическое заключение — я обокрал государство и людей, чьи средства дали мне на сохранение... Зачем, мне дали наган — стрелять? Я этого не делал... Мы нашли самое прямолинейное решение — сжечь! Для чего?! Чтобы не рисковать? А теперь мы шагаем по грязи, под дождем... Куда?! Мы словно три капли на оконном стекле. Пути их извилисты, но неизбежно вниз. Сейчас все ценности потеряли свою прежнюю цену. И теперь логику надо искать в
алогичности!!
Он говорил, взмахивая руками, и смотрел на Шуру, словно ожидая, что она сейчас перебьет и станет спорить, горячо доказывать его неправоту, но Шура только кивала головой и думала о том, как замерз Петр Иванович. Губы у него совсем синие, кожа обтянула лицо с темными провалами глазниц и,запавшими висками...
— Пойдемте, Петр Иванович,— сказала она, когда он Замолчал.— Хотите, я вам пальто верну. Замерзли...
— Ах, бросьте, Шурц,— с отчаянием воскликнул он.— Разве дело в том, что человеку холодно или жарко?!
Он сунул руки в карманы брюк и зашагал по дороге, расплескивая мокрыми ботинками воду из луж.
«Что же он хотел от меня,— подумала Шура, ступая за ним и глядя на узкую, согнутую спину, обтянутую стеган-
кой с торчащими клочьями грязной ваты.— Он человек ученый... Что я ему скажу? И. чем могу помочь? Расстроен он очень... Ему бы согреться, поесть. И все было бы хорошо...»
Но, глядя, как он Медленно бредет по дороге, скользя по глине и не поднимая головы, она чувствовала, что ее охватывает непонятная тревога. Ей становилось страшно идти дальше,-словно там, в той стороне, ожидала неминуемая беда. Она знала, что-позади горящая машина, свежая могила у искромсанной пушки, немецкие танки... И возврата туда не было- ни для нее, ни для милиционера с Петром Ивановичем, Но все-таки она с большим желанием повернула бы назад, чем вот так молча шагать по дороге и видеть перед собой напряженную спину человека в ватнике, сня-том вчера с деревенского чучела...
Ночевали они в старом сарае. Забрались на самый верх, под крышу, и легли, утонув в душистой, сухой траве. За дощатой стеной гудел ветер. Барабанил дождь.'
Милиционер сонным голосом прочувствованно говорил, словно сказку рассказывал:
— ...Может, завтра к своим придем... Одичали мы, как звери... В баню сходим,» картошки поедим... И еще вот воды хочу. Обыкновенной, из крана водопроводного. Чтоб чуть ржавчиной отдавала. Я такую пятнадцать лет пил. Дом наш на окраине, трубы старые...
Он замолчал, потом тихонько захрапел.
Шура лежала в темноте, слушала колотящий в крышу дождь и думала о еде. Есть хотелось до колик в животе. При воспоминании о хлебе все внутри переворачивалось и рот наполняла голодная слюна.
— Сено лекарством пахнет,— вдруг сказал Петр Иванович.
— То мята попалась,—-ответила Шура.— Вы есть хотите?
— Нет,— помедлив, произнес он.— Шура, вы слышите?
— Что?
— Сегодня странный дождь... Пробежит по крыше, остановится на самом краю, потопчется и изо всех сил назад... Какой-то смешной дождь. Он как бычок на привязи... .
— Выдумываете вы все, Петр Иванович,— с упреком сказала .Шура, но прислушалась к стуку капель и удивилась, услыхав на крыше торопливый бег босых ног.— Нет,— проговорила она.—Словно мыши снуют, а спрыгнуть с крыши боятся...
— Знаете,— сказал Петр Иванович задумчивым голосом, в котором звучала плохо скрываемая горечь,— был один философ по фамилии Гегель. Он как-то'писал: «Все действительное — разумно!.,» Вот если бы его заставить сжечь свои книги, убегать от танка, который может человека раздавить, как копыто лошади — дождевого червяка...
Петр Иванович помолчал, потом произнес:
— Сейчас бы вина выпить... Все-таки обидно, что у меня нет ни жены, ни детей...
— Да что вы?—перебила Шура.— Это очень хорошо. Мало ли что может случиться? Некому будет плакать.
— Может, и так,— прошептал, Петр. Иванович и замолчал окончательно...
Шура проснулась. Кто-то теплой ладонью притронулся к ее лицу, и она открыла глаза.- Из щели крыши, наискось, шел солнечный луч.Она еще полежала немного, подставляя теплу щеку, лоб, подбородок...
Громко позвала:
— Петр Иванович! Вставайте! Петр Иванович...
— Что?.. Утро?— отозвался голос милиционера, и он поднялся в темном углу, заохал и закашлялся по-стариковски.
Шура сползла с кучи сена и раскрыла ворота сарая. — Снег! —с восторгом и радостным удивлением закричала она.— Зима-а!
Все было занесено белым. Тонкий слой снега покрывал поле, прерываясь на загорбках пахоты, которая проглядывала черной землей. Сверху снег будто присыпали размолотой слюдой. Она сверкала зелеными и синими искрами с плавающими тенями поверх радужных разводов.
— Мать твою за ногу! — тихо воскликнул милиционер, останавливаясь в воротах на широко раздвинутых нотах.— И вправду, зима! Петр Иванович, где ты?.. Ты только' по-глянь, какая красота!
Никто не ответил, и Шура полезла на сеновал. — Здесь его нет! — закричала она. Спрыгнув на землю, подошла к милиционеру и удивилась перемене в его лице.—
А что случилось? Тот торопливо надел шинель, подпоясался и, сунув наган за пазуху, вышел из сарая; Они сразу увидели следы от ботинок — неглубокие, уже чуть занесенные белым снегом.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73