..
Они шли молча. Все та же горячая тишина висела над землей, звенели кузнечики и колыхался в мареве горизонт. Но теперь словно что-то изменилось в облике окружающей природы. Резко вскрикивала невидимая птица, четче обозначились камни, вгрузшие в песок, и все это — ленивое движение облаков, шорох ветра в цепкой выгоревшей траве — все несло неосознанную тревогу. А, может быть, тревога была в самих людях, и поэтому они так часто оглядывались, прислушивались и торопливо шагали вперед, вытирая с лица пот и тяжело дыша.
— Зря мы пошли полигоном,— сказала Шура.
— Странно,—задумчиво проговорил Володька.— Вот так живешь. Ешь, пьешь. Нормальная жизнь. И не знаешь, что где-то рядом вот такое... Ходят в атаку, пушки бьют.
— А там, дальше,— Шура показала за холмы,— там самолеты бомбы бросают. Цементные бомбы, они не взрываются... Их потом подбирают и снова кидают. Если целыми остаются... Тут все под войну отдано. На море щиты из бревен плавают. Корабли по ним из дальнобойных орудий стреляют. В лесу зенитки стоят. Самолет тянет за собой надутую колбасу, а зенитки тарахтят. Теперь тут ничего не вырастет. Все выбили да вытоптали...
Показались горы. Были они с покатыми вершинами. На небольшом плато стоял мраморный мавзолей с приткнувшейся к нему хибарой, сбитой из досок и листов фанеры. Покосившиеся каменные столбы, увенчанные гранитными чалмами, указывали место заброшенного мусульманского кладбища. Крошечные ящерицы прятались в глубоких прорезях витиеватых букв... Из темных обвалившихся пещер дышало погребной сыростью. В траве валялись вросшие в землю осколки белых колойн и грубо обтесанные камни.
Они проходили по подземным переходам, останавливались в пещерах. Где-то капала вода, не спеша и размеренно капли долбили камень. Под темными сводами попискивали летучие мыши, шевелились, осыпали пыль и известковую крошку. Иногда гора словно вздрагивала бесшумно,—то из какого-то отверстия дышал сквозняк и колебал тяжелый, устоявшийся воздух. Здесь не было ни стрелок, ни надписей, и ничто не говорило о том, что это место посещается людьми. Но, приглядевшись, Володька и Шура увидели на стенах следы ударов кирок, на полу — углубления для костров и окаменевшие бревна. Прошло, наверно, много веков с тех пор, как голоса последних жителей пещерного города наполняли шумом подземные переходы.
Когда-то сюда въезжали высокие арбы на двух колесах, и ямах лежало зерно, а в кузнице шипел кожаный мех и наперебой стучали о наковальню молотки. От всего этого остались только полосы сажи, глубокие колеи дорог и пробитые в скале квадратные окна, похожие на крепостные бойницы. Пыль покрывала все толстым слоем. Может быть, В этом-слое пыли лежал прах истлевших одежд, сгнившие ясли конюшен, раскрошенные ветром каменные крупицы обожженных огнем глиняных горшков... Проходили сотни лет, были пожары, землетрясения, эпидемии и войны, за это Время вымирали и рождались новые поколения, а падающие со свода пещеры капли успевали выдолбить в камне всего лишь выемку величиной в ладонь. И сейчас, подставив каплям сдвинутые ладони, Шура смотрела вверх, туда, откуда из темноты летели ей навстречу тяжелые, литые, как пуля, свинцово-холодные водяные желуди.
Они молчали, но думали об одном и том же. Капли стучали, как часы, и каменный громадный футляр отзывался на каждый удар гулким эхом.
— Когда человек уходит... умирает,— сказал Володька,— от него не остается ничего... ничего... Память, дела... это все разговоры...
— А все, что нас окружает,— возразила Шура,— дома, тротуары, корабли?..
— Мы все привыкли измерять временем одной человеческой жизни. Нашей собственной жизни. Мы все считаем, . что никогда не умрем. Умирают другие. А раз будем жить бесконечно долго, то и никогда не забудутся наши, мать, отец, дети... кровать, на которой спим, комната... Ты понимаешь? А в самом деле, через два поколения, через сто лет уже никто не вспомнит о нас. Словно мы и не существовали на свете. Вот в этом городе жили тысячи людей, а что мы знаем о них? Они все ушли, словно под землю провалились...
— Они перебрались на берег,— сказала Шура,— построили крепость... Возник новый город.
— Нет, я говорю сейчас не о целом народе. А о каком-то Перебейноге или Али-бабе, который вот тут сидел когда-то, закоченев от холода, и собирал по капле воду в кривобокий горшок!..
— Ты считаешь, что все напрасно? —. спросила Шура.— Живем или не живем, все равно через сто лет; даже не вспомнят.
— Да черт с ними, пусть не вспоминают,— вдруг засмеялся Володька.— Я к тому, что для чего-то же я родился в этом мире? Хотя, я думаю, если буду жить честно, без подлостей и выдержу все, что заготовлено мне наперед, то, глядишь, это и потомкам пригодится...
— А я об этом не думаю совсем,—тихо произнесла Шура.— Просто живу... чищу картошку, на танцы хожу. А потомки? Это будут, наверно, мои дети.
Они нашли палки и начали ворошить ими груды камней, отыскивая монеты.
— Не так-то это просто,— говорила Шура, бродя по колени в траве и внимательно разглядывая землю под ногами.— Иногда в таком месте найдешь, что только удивляешься — как сюда попали?.. Да и людей сюда много ходит... Экскурсии и просто так, каждый за своим счастьем.
Они вышли к мавзолею. Из-за угла показался высокий грузный человек. Он держал в руках по ведру с расплескивающейся водой. На нем были нечищеные яловые сапоги выше колен и черный старый пиджак, распоротый на спине. Цыганская борода курчавилась на щеках.
— Здешний смотритель,— проговорила- Шура.— Он тут все оберегает. Это же вроде музея.
Они сели неподалеку.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73