- Да что он, царь и бог?! — с гордым пренебрежением сказал Володька, но голос его упал.— Майоры не смогли...
Он нащупал на. стуле свою кепчонку и сунул ее в карман пиджака, хмуро пробормотав:
- Я пошел... Ну вас совсем, ничего вы не понимаете. Только я все равно буду там, вы хоть на цепь меня посадите.
— Стой, парень,— в спину ему расстроенным голосом проговорил капитан.— Простым матросом ко мне пойдешь?
— Что это мне даст? — пожал плечами Володька. Капитан одобрительно ухмыльнулся:
— Есть работа — есть прописка. Оформлю за день. А там подавай заявление добровольцем в армию. У меня знакомый военком.
— А так можно? — недоверчиво спросил Володька, по отмякшему лицу капитана уже видя, что тот говорит не ради шутки.— Иван Кириллович, да я не то что простым матросом... Я у вас эти...
— Гальюны? — подсказал, догадавшись, капитан, и Володька радостно захохотал, любовно глядя на этого симпатичнейшего человека,
— Да я вам гальюны доведу до зеркального блеска! Просто так! Из-за уважения к вам!
— Но сначала я тебя накормлю,— перебила Шура.— Пошли в камбуз... Тебе повезло — осталось полведра компота...
Она решительно взяла Володьку за руку и вывела из каюты капитана.
Они остановились у старинной решетки особняка, в котором находился городской военкомат. Во дворе люди лежали на траве, сидели на примятой клумбе, ходили по замусоренным дорожкам. Каменные львы охраняли широкие ступени лестницы.
— Счастливо, Володя,—сказала Шура, зачем-то старательно застегивая на его шее воротничок рубашки.— Ни пуха... Вот ты своего и дождался.
— Я никогда не был так счастлив,— улыбнулся Володька, но голос его дрогнул от скрытой тревоги.— Ты будешь меня ждать?
— Иди.
Он тронул Шуру за плечо, словно хотел этим легким прикосновением задержаться возле нее хоть на какое-то мгновение, и, круто повернувшись, широкими шагами направился к лестнице, охраняемой каменными львами, в оскаленные зубы одного из них кто-то воткнул примятую папиросу...
Двор военкомата продолжал шуметь. Люди курили, спорили, бездумно бродили из угла в угол, а где-то смеялись и визгливо пиликала гармошка в неумелых пьяных руках...
Это все было так для нее незнакомо и непривычно. Не верилось, что еще недавно яростно светило солнце, били
в берег волны и, хохоча, она убегала по жаркому песку от нескладного смешного парня в длинных, до колен, трусах, раскрашенного красной и синей глиной.
Она видела его смущенные глаза, как он исподтишка, робко рассматривал ее и отворачивался в сторону, подбрасывая в воздух мокрые камушки. Чувствовала его твердое плечо и его руку, когда он раскрытой ладонью грел ей спину, тихонько поглаживая лопатки...
И мир был тогда спокоен и уравновешен, а сейчас словно громадную темную землю наклонили в одну сторону. И все в ее сознании смешалось: толпы людей, визг гармошки, окурки на цветочных клумбах, оскалившийся лев с примятой папиросой в зубах — все покатилось в клубящемся дыму дровяного склада...
А над этим, заглушая все ударами волн в распоротые доски, колыхалась прозрачная зелень воды, в которой качался труп в тяжелых ботинках с распущенными ременными шнурками... Казалось, это тело с раскинутыми циркулем ногами заслоняло теперь все, но изображение было словно на стекле, и сквозь него еще виднелась серая громада корабля, осевшая под тяжестью броневых плит, распаренные лица милиционеров и пустынные гулкие улицы... И она сама, почему-то одиноко сидящая у крайнего столба ограды незнакомого, чужого двора...
И, возможно, это был в самом деле сон — она открыла глаза и увидела Володьку. Нет, сначала она заметила совершенно незнакомого человека, который медленно спускался по ступеням лестницы, а потом уже догадалась, что это Володька... Он шел высокий, нескладный, в измятых брюках и белой рубашке, выбившейся из-за пояса. Его постригли наголо, и от этого он сразу превратился в большеротого растерянного мальчишку с длинной, худой шеей...
Подошел к ней, провел ладонью по голове и тихо сказал:
— Вот...
— Тебе идет,— торопливо ответила Шура, видя, как изменился он за эти несколько часов.
Но Володька еще был там, в той большой темной ком-нате, освещенной старинной люстрой с хрустальными подвесками. На стульях длинным рядом сидели парни и пожилые люди, укутанные простынями. Несколько парикмахером торопливо строчили машинками, стряхивая волосы на пол. И они так и лежали — темные, светлые, черные, с седыми прядями... Прямые, как солома, и кудрявые... Манишки строчили безостановочно. Падали волосы под ноги парикмахерам. Потом приходила уборщица и облезлой
щеткой собирала волосы в одну кучу, в дальний угол комнаты. Все новые и новые призывники садились на стулья, возбужденные и веселые от хмеля. Они подмигивали зеркалам, смеялись и с удалью встряхивали буйными шевелюрами... А потом вставали, похожие один на другого, с лысыми бледными черепами. Отчужденно смотрели на свое изображение, гладили головы и, постояв, уходили какие-то притихшие, словно уже принадлежащие другому времени и другому миру, в котором была иная мера часам и минутам...
И, сидя на неудобном стуле, Володька видел, как его волосы, жесткие и спутанные, легли на чьи-то чужие желтые волосы, смешались в одну кучу. Уборщица отмела их в сторону, и когда Володька поднялся и поглядел в зеркало, он почувствовал себя словно обнаженным и совершенно беззащитным. И это уже был не он, со своим счастьем, одиночеством и радостью, а словно кто-то другой,— лишенный имени и примет, но навсегда и бесповоротно объединенный чем-то в одно со всеми этими посерьезневшими парнями.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73