— Я, глубокоуважаемый учитель Кита, давно вас знаю, и вообще... всегда... всегда...— в который уже раз начинал и так и не мог он договорить фразу.
Малало стояла подле, растерянная не меньше мужа.
Активнее всех старался унять Киту опять-таки Бежико Цквитинидзе. Завотделом агитации и пропаганды райкома стал урезонивать неугомонного старика, но не совсем удачно.
— Спи теперь, спи, батоно,— гурийским говорком мешая «ты» и «вы», увещевал он его, — не мучьте этих несчастных хозяев, кроме вас здесь еще сколько гостей! За всеми присмотреть надо...
— Ты, эй, братец, ты лучше за собой присмотри, а мы с ним без тебя разберемся, нашелся мне тут,— осадил его Кита и добавил по-русски: — Миравой пасредник... И вообще, кто ты такой, откуда ты взялся?
--- Вы, дорогой батоно Кита...— тут Бежико совершил непоправимую ошибку, произнеся имя на занадногрузинский лад с начальным простым «к» и с ударением на последнем слоге.
— Я тебе не «Кита», обормот ты, а Кита!~ взвился почтенный учитель.
— Не важно, Кита вы или Китэеа, но вы должны знать, что...
— Ты смотри на этого придурка! Мое имя вся Грузия знает, а он, невежа, называет меня черт знает как! — возмутился оскорбленный Кита.
— Вы должны знать, батоно Кита или батоно Кита, что... -не унимался вошедший в раж Бежико.
— Уберите от меня этого дурошлепа, чего он ко мне привязался, чего ему от меня надо? Или, может, он что-то путает, забыл, что я все тот же Кита Ларадзе и такое устрою, что мышиная нора раем ему покажется!..
— Вы должны знать, батоно Ки... Кита, поправился наконец Бежико, что мы боремся с культом личности, который царил тогда. Поэтому и вы не очень-то... не прикидывайтесь невинной овечкой, вы, батоно, прошу прощения, по вы...
В этот самый момент в комнату вошел Вахтанг Петрович. Увидев порядком захмелевшего Бежико в позе оратора, с воздетой кверху рукой, он обнял его за ПЛЕЧИ, ЛЕГОНЬКО подтолкнул в спину и выставил за дверь. Потом присел на краешек тахты, где возлежал буйный гость, и, обратив на него свой взор, долго и внимательно его рассматривал.
К тому времени последние всплески энергии упившегося учителя улеглись, и он успел погрузиться в сон.
Годердзи и Малало с виноватым видом молча стояли перед секретарем райкома.
Малало казалась испуганной, у Годердзи лицо побагровело.
Вахтанг Петрович, верно, и вправду был сердцевед: подошел к Годердзи, потрепал его ласково но плечу, потом взял за руку, встряхнул и сказал:
— Что. старый речной волк, обидел тебя наш Кита? Ничего, надо его простить, он человек старого образца, эти люди все иным аршином меряют, к тому же — они последние могикане...
Что значит «могикане», Годердзи не знал, но уразумел одно: секретарь райкома хочет утешить его, приободрить.
— Да что ж, дорогой Вахтанг Петрович, - заговорил Годердзи, широко разводя в стороны свои ручищи.- Оно верно... Гостя и ублажить надо, и все ому простить. Иначе погрешишь против закона гостеприимства, а этого делать никак нельзя!..
— Правильно! Что ж, пошли-ка отсюда, «пока еще нам много-много тостов остается»,— протянул Вахтанг Петрович, на свой лад перефразируя стих Галактиона, и первым вышел из комнаты.
— Да здравствует наш великий тамада! - нечеловеческим голосом завопил Бежико при появлении секретаря. - Ваша-а-а! и тут же добавил: — Гаумарджос! -- И все присутствующие хором трижды прокричали: «джос! джос! джос!»1
Видимо, страсти, разгоревшиеся с появлением Киты, настроили Вахтанта Петровича на философский лад, и ему захотелось произвести архисерьезные теоретические выкладки. Философствование было его слабостью. Поднимая каждый очередной бокал, он произносил по крайней мере часовую речь и до того утомил пирующих, что даже резвый Бежико не выдержал — опустив кудлатую голову на край стола, довольно громко захрапел.
Единственным человеком, который с неослабным вниманием слушал утомительное краснобайство секретаря да еще вовремя поддакивал, хлопал в ладоши и с восторгом выпивал каждый очередной бокал,— единственным таким человеком был Малхаз.
На Малхазе не видно было и следов усталости. Он выглядел таким же оживленным, таким же трезвым, как и в начале пира.
Это обстоятельство, разумеется, не ускользнуло от внимания тамады. Потому с каждым тостом он переходил алаверды к Малхазу. Малхаз с готовностью и почтением принимал тост и с жаром его развивал, осушая бокал за бокалом: словом, он но ударил лицом в грязь - достойнейшим образом поддерживал тамаду.
Га у м а р д ж о с да здравствуем
Одним из последних тостов Вахтанга Петровича был тост за честных, порядочных людей.
Вот тут-то и отличился Малхаз. С достоинством, неторопливо поднялся он на ноги, попросил у тамады слово и заговорил таким громким голосом, что Бежико проснулся и протрезвел.
Годердзи и Малало с опаской глядели на сына.
Они и сами не отдавали себе отчета почему, но всякий раз, как речь заходила о честности и порядочности, неприятный холодок пробирал обоих.
- Я, как вы знаете, историк, и изучение моего предмета привело меня к одному заключению,— громко, внятно, спокойным, но значительным тоном заговорил Малхаз. Годердзи понравились первые же слова сына, и он стал внимательно прислушиваться. Я отчетливо увидел, что на каждом рубеже истории, то есть на каждом ее повороте, когда меняется уклад жизни и, стало быть, меняется мораль (ведь мораль, как известно, категория историческая), старшее и младшее поколения укоряют друг друга в падении морали!
Тут Малхаз умолк, налил себе боржоми и выпил. Он держался уверенно и солидно, словно деловой человек, привыкший выступать с важными докладами в высоком собрании, причем не перед старшими, а перед младшими своими коллегами.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152