Один из них командир вручил Годердзи. Поначалу ему было трудно, несподручно стрелять из автомата вместо привычной винтовки, но вскоре он освоил его и убедился, что автомат имеет даже преимущества перед винтовкой.
Когда вражеские танки с ужасающим грохотом ринулись в атаку, у бойцов, сидевших в окопах, кроме этих двух автоматов, были еще гранаты и бутылки с противотанковой горючей смесью.
Один танк на полной скорости пошел прямо на окоп Годердзи и начал кружить на месте, грозя заживо похоронить бойцов. Закопченная «пантера» с белой свастикой несколько раз повернулась вокруг своей оси, и ее широкие гусеницы сровняли бруствер окопа.
Годердзи и еще несколько человек, не растерявшись, отбежали метров на десять в сторону и швырнули в танк бутылки.
Вспыхнуло пламя и мгновенно охватило весь танк. Сперва он попытался двинуться вперед, но танкист, вероятно, не разобрал дорогу в дыму и огне. Жидкость, очевидно, проникла внутрь танка, потому что он запылал и изнутри.
«Пантера» остановилась, издавая страшный грохот, и из нижнего запасного люка ее вылезли два немецких танкиста. Вот когда Годердзи окончательно оценил свой автомат: он выпустил очередь и отчетливо увидел, как скорчились изрешеченные ею оба танкиста.
И опять — ведь не мог он чувствовать, как разили тела врагов посылаемые им пули, но ему явственно казалось, что не пули, а нож всаживает он в сердце каждого из них и видит воочию, как холодно блестящая сталь постепенно погружается в грудь этих незнакомых, чужих, ненавистных белокурых парней...
И почему сейчас, в эти бесконечные бессонные ночи, тягучие и мучительные, перед глазами его, сменяя друг друга, вставали картины: то Аслан с поднятой кверху рукой, обвитой страшными черными кольцами, то надетый на штык немец в окопе, то те два танкиста, изрешеченные и словно пригвожденные к земле очередью его автомата...
Еще вспоминался ему первый день возвращения с фронта, когда сидевший рядом маленький курчавый крепыш, его Малхаз, потянув отца за рукав, спросил в упор: «Папа, ты что же, плохо вОЕвал?..» — «Отчего же плохо, сынок?..» — «А почему тогда тебе только один орден дали? У некоторых вся грудь орденами увешана...»
Удивляет его то, что последующие события, более поздние по времени, он либо вовсе не помнит, и поэтому в памяти его какие-то провалы, пустоты, либо помнит плохо, смутно, путано и обрывками.
А восстанавливать это последующее он боится пуще смерти. Старается не думать о нем. Знает, что эти воспоминания причинят ему одну лишь боль, и избегает их тщательно...
Так и текли дни и ночи, полные видений далеких лет. Зенклишвили находил больше радости в этих видениях, чем в реальной действительности...
Малало добилась-таки, что он вскопал во дворе землю, разбил огород, где она посадила и посеяла все то, что нужно было их маленькой семье. Правда, овощи были поздние, но это было лучше, чем ничего. «Не стану ведь я ходить от двора ко двору, клянча пучок киндзы» ,— говорила Малало и каждый вечер любовно поливала зазеленевшие грядки.
Перебравшись в старый дом, Годердзи вспомнил, что раньше, когда-то давно, ему неплохо удавались строительные работы. В те времена он мог быть и каменщиком, и плотником, и кровельщиком. И когда обстоятельства того потребовали, выяснилось, что ни одно из этих ремесел он не только не позабыл, но они сейчас доставляли ему куда больше удовольствия, чем прежде.
Это заставило его глубоко задуматься...
И то сказать, чем он был занят, что делал все эти долгие годы? Ежедневно являлся на свою базу Лесстройторга, потом — на кирпичный завод и либо сидел сиднем в своем кабинете, либо расхаживал по территории, либо отправлялся на совещания и собрания, либо ездил за материалами. Он совершенно отстранился от физического труда. Вот уже сколько лет он простого молотка в руки не брал!
Если в доме нужен был ремонт, хотя бы самый незначительный, пустяковый, допустим, кран починить,— он тотчас посылал человека за лучшими мастерами, и те, примчавшись по его зову, так и заглядывали ему в глаза. Господи, да простой гвоздь в стену вбить — и тут он звал мастера! Или денег у него не нашлось бы, чтобы щедро заплатить, а?
Единственное, что он делал самолично, не доверяя другим,— это вино. Сам давил виноград для своего хваленого тавквери, сам следил за брожением и все процедуры производил сам.
А теперь в своем доме он делает сам все, и это его радует!..
Он купил обои для передней комнаты и с помощью Малало так искусно их наклеил, что любой признал бы его работу за работу опытного мастера. Потом принялся за перестройку кухни. Подмял повыше потолок, перекрыл кровлю шифером, пробил окно, потому как инспектор из газовой конторы не разрешал без этого ставит плиту. «Вентиляция недостаточная»,— категорически заявил он.
«Э-э, будь у меня прежняя сила, посмотрел бы я, как бы ты не разрешал, как бы требовал вентиляции!» — с усмешкой подумал тогда Годердзи. Изменение отношения к нему окружающих не столько возмущало его, сколько вызывало какое-то ироническое, насмешливое чувство.
Работа для Годердзи оказалась и вправду незаменимым лекарством, она развеивала тяжелые мысли, отвлекала, занимала. Оба — и муж, и жена — беспрерывно суетились, хлопотали, беспрерывно были заняты каким-то делом. И трудились они с такой охотой и увлеченностью, словно оба были молодыми и вся жизнь у них еще впереди.
Ту неделю, которую секретарь дал ему для устройства домашних дел, Годердзи ни минуты не передохнул. В первую голову решил сменить кровлю и застеклить открытый балкон. Конечно, эти работы нельзя было завершить за неделю, но важно было начать, а потом Годердзи доделывал бы все это по вечерам, после работы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152