— Значит, получается, ни твой отец, ни братья твои старшие и ни ты сам не пошли жить в семью жены?
— Вот тебе и на! — удивился Сандра и заложил ногу на ногу.— А зачем это мы должны были на чужой порог идти жить, слава богу, и дом, и кров имели!
— Ага, вот и я о том же,— многозначительно проговорил Годердзи и вытянул шею. Это у него смолоду еще привычка осталась, так делал он во время борьбы, когда прижимался к противнику, чтобы схватить его за руку.— А почему же мой парень должен к тебе примаком идти? Что, дома у него нет или крова?
Такого подвоха Сандра не ожидал.
Он разом отрезвел, захлопал редкими рыжими ресницами, наморщил лоб. Видно, ответ обмозговывал.
И, словно спохватившись, вспомнив что-то, выпалил:
— Да я-то при чем, сами они так порешили.
— Кто это сами?
— Да молодые. Твой парень и моя девка.
— Сами решили, ты не заставлял?
— Нет, клянусь духом отца! Пришли ко мне, попросили, дай, говорят, на первых порах у тебя поживем, а после посмотрим, сообразим что-нибудь. А я — что мне было отвечать-то, одна у меня дочь, единственная, сказать правду, я очень даже обрадовался. Не отказывать же мне было. Обрадовался я, что правда — правда. Что я могу поделать, твой парень сам так захотел...— торопливо говорил Сандра, беря третье яблоко.
— Ты хочешь сказать, что у тебя им лучше?
— Да уж не знаю, вроде так оно получается. Так выходит, что ж мне делать?
— Да, верно, так оно получается,— подтвердил Годердзи и вдруг почувствовал, как закололо, невыносимо закололо под ложечкой.
В висках стучало, словно кто-то молотком бил. Горло, казалось, тупым ножом терзали, пилили, все никак не могли перепилить, отъять голову от шеи. Одна лишь мысль теплилась в мозгу: скорее бы умереть, избавиться от страданий.
— Никак душа с телом не расстанется,— в полузабытье пробормотал он. Голова его упала набок, в глазах потемнело.
Перепуганный Сандра бросился к нему, поддержал клонившееся вперед тело, откинул назад, на спинку кресла, заглянул в глаза. Лучистые глаза Годердзи заволокло пеленой, точно у слепца.
— Годердзи, что с тобой, брат, плохо тебе?.. Расстроился, может?..
— Нет, нет,— невнятно пролепетал Годердзи,— со мной иногда бывает... сейчас пройдет...
— Я позову Малало!
— Нет, нет, не зови! Не надо!.. Обожди немножечко, я сейчас приду в себя... В последнее время такое со мной случается...— бормотал Годердзи, а туловище его опять клонилось вперед, и он едва не вывалился из кресла.
Сандра придвинул свое кресло почти вплотную к нему, привлек обмякшего как тряпку хозяина к себе.
Годердзи уткнулся головой в его грудь — видно, такое положение тела помогало переносить боль.
Прошло некоторое время.
Сандра совершенно отрезвел. Задумчиво глядел он на затылок Годердзи, на его розовую лысину.
Всегда уверенный в себе председатель на этот раз здорово растерялся. Он сидел неподвижно, боясь шевельнуться, чтобы не возобновился приступ у Годердзи.
Наконец обессилевший хозяин поднял голову.
Обратил на Сандру налитые кровью глаза и с извиняющейся жалкой улыбкой проговорил:
— Постарел я, дорогой Сандра, постарел... Достаточно самой малости, и это проклятое сердце так начинает стучать, точно на части рвется. Люди думают, я все такой же крепкий, все тот же Годердзи, но, к горю моему, не так это, нет...
И, как бы сам испугавшись своего признания, он тут же подбодрился и почти обычным голосим добавил:
— Теперь уже ничего, прошло. Теперь до следующего такого приступа я и впрямь буду прежний Годердзи! — И засмеялся.
Однако Сандра видел, что ему вовсе не до смеха. И смех-то получился не от души, а так, для отвода глаз...
После ухода гостей Годердзи совсем приуныл. Малало, как ни старалась, слова из него вытянуть не сумела.
Такая была у него черта: если о чем-то задумается, углубится в мысли — замкнется в себе, молчит, молчит, ровно бы ничего его не касается... Так и теперь вот молчал, уставившись в одну точку, а мысли, видно, где-то носились, кружили...
— Знать бы мне: какая такая дума тебя гложет? — не сдавалась Малало.— В конце концов, ведь здесь же они будут жить, под боком! Не за тридевять земель он уходит. А я, если хочешь, на образе тебе поклянусь, что он нигде долго не выдержит, домой прибежит. Голову на отсечение дам, что они вскорости сюда явятся!
— Не о том я горюю, Малало, не о том...
— Врешь, как раз о том и горюешь, о том и думаешь, какая другая у тебя забота?
— А такая у меня забота, что у твоего сыночка сердце червивое оказалось.
— Годо, свет мой, голубчик, не надо так, не отрезай ты его от себя, ведь и его жалко, почем мы знаем, какой огонь у него в сердце горит...
— В том-то и горе, что ничего у него в сердце не горит. Не только что огонь, коптилка и та не мерцает. Пустое у него сердце, пойми ты, пустое!
— Ой, не гневи господа, не говори так! — со слезами в голосе взмолилась Малало.
— Разве нормальный человек оставит отчий дом и пойдет к чужим жить? К родителям жены, как бездомный!.. Но ведь он-то с умыслом, он ведь думает, для служебного успеха так лучше будет.
Думает, вознесут его, ежели он от отца отделится. Несчастны какую же цену дадут ему за родителя!..
— Успокойся, Годо, успокойся, не говори так! Вот увидишь! он сразу же одумается.
— Сразу или не сразу, мне это уже все равно.
— Да что ты, бог ты мой, как это все равно?!
— Да, все равно! Теперь, после всего, я с ним под одной крышей и не смогу жить! Такого сына я не хочу!
— Горе, горе мне, несчастной! До чего я дожила! Почему у меня раньше не разорвалось сердце!..
Ночью с Годердзи случился приступ еще более сильный.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152