Чем больше обдумывал Годердзи свой замысел, тем менее странным и нелепым он ему казался.
И правда: что было нелепого? Нажил он богатство?
Да, нажил.
Что ж, воровством?
Как ни противно было ему это слово, в конце концов он все-таки согласился с мыслью, что вся его деятельность приближалась именно к воровству. Хотя, если сказать правду, в глубине души он в это не верил.
«Разве я вор? — спрашивал он себя.— Воровство — дело другое, а умение, сноровка, предприимчивость — совсем другое!.. Впрочем, разве убедишь в том юристов и прочих служителей правосудия! Сколько хочешь прыгай, доказывай, все равно выведут тебя вором...» Видимо, поучения Исака Дандлишвили глубоко запали в душу Годердзи. Иногда, сам того не замечая, он мыслил так же, как Исак.
«Ладно, допустим, я вор,— думал он не раз.— Но если я возвращаю обратно ворованное, признаю свое заблуждение, ошибку свою и хочу заняться честным трудом, разве кто вправе терзать меня без конца за старые грехи, в которых я раскаялся? Терзать за грехи, которые вовремя никто и не заметил, не поставил мне в вину, не одернул меня! А теперь, когда я сам признал эту вину, сам говорю себе: да, я нагрешил, я очень далеко зашел, теперь ты меня хватаешь за шкирку? — неизвестно кого вопрошал он.— Теперь, когда я сам пришел к тебе с повинной и жажду искупления, ты будешь звать меня вором? Сегодня хочешь корить за то, что вчера я по неверной тропке ходил? Но я же мог вовсе не прийти, вовсе не повиниться, не покаяться? А я пришел! Я возвращаю, отдаю тебе все, какого же черта еще тебе надо?!»
Годердзи замечал, что, стоило ему остаться одному, тотчас кто-то невидимый начинал с ним нескончаемый спор, и он вступал в этот спор с таким ожесточением, будто вправду перед ним стоял суровый, неумолимый судья.
Этот невидимый его противник выступал иной раз в облике Мал ал о, иной раз это был Вахтанг Петрович, а чаще всего — Исак Дандлишвили.
Исак морщился и гримасничал по своему обыкновению и говорил всегда одно и то же:
«У тебя, дорогой начальник, видать, разжижение мозгов начинается. Есть такая болезнь паршивая, знаешь... Да разве нормальному человеку придет в голову дарить кому-то все свое имущество? Ни за что ни про что! Говоришь, в газете написано? А разве мало вранья газета пишет? Почем ты знаешь, может, сами газетчики сочинили эту брехню?! Слыханное ли дело! Это, дорогой начальничек, для таких простаков, как ты, фортель придуман, чтобы вас вокруг пальца обвести! Ишь, какую наживку насадили! Клюнь, клюнь, а когда попадешь на эту удочку, тебя так шандарахнут! Вышвырнут, точно рыбу-сом на сушу, и задохнешься, как рыба без воды задыхается!..»
Много было у Годердзи разных спорщиков, противников невидимых, но ни разу не представился ему Малхаз...
А отцу очень хотелось с ним поспорить. Наяву, вживе — поговорить, узнать, что скажет сын, в чем его обвинит. Ведь уж если кто мог и имел право спорить с Годердзи на эту тему, то в первую голову, безусловно, Малхаз.
Да, так-то... Однако во всех случаях, как бы и что бы ни было, прежде всего о принятом решении надо было сообщить Малало.
Так у него было заведено, так он привык поступать всю жизнь,— правильность любого своего решения проверял в беседе с женой.
В глубине души он надеялся, что всегда понимающая и разделяющая его устремления и желания жена и на сей раз его поймет.
К тому же помнил он и тот разговор с ней, когда она с таким мужеством приняла его внезапную, еще не продуманную идею переселения в их старый дом и проявила полную готовность к столь трудному шагу...
И тем не менее ему тяжело было начинать этот разговор. Пожалуй, никогда еще не было так тяжело...
Долго он выжидал, выбирал момент. Этого тоже никогда не бывало. Если уж он хотел сказать что-нибудь Малало, поделиться своими мыслями, он без всяких церемоний выкладывал все напрямик и никакие моменты не выбирал. А теперь вот уже несколько дней хвостом ходит за ней и никак язык не поворачивается произнести подготовленные слова.
Но медлить больше было нельзя.
...Увидев ее одну в огороде, Годердзи решительно направился к ней. Гм, одну... а когда она не была одна? Кроме них двоих, никого и не было в доме.
Малало поливала помидорную рассаду в ящиках. Зеленые росточки ТОЛЬКО ЧТО взошли, и, пока окрепнут, подрастут, пока их высадят на грядки, они набираются сил в укромном уголке огорода, и Малало тщательно за ними ухаживает.
Солнца ЗДЕСЬ было много, ничто еГО НЕ заслоняло, и поливать было удобно, так как резиновый шланг, ПОДСОЕДИНЕННЫЙ К крану, свободно достигал этого дальнего угла ЗЕНКЛИШВИЛЕВСКОГО участка. Участок-то был солидный — в ЦЕЛЫХ ДВЕ нормы, потому как Годердзи ЗЕНКЛИШВИЛИ, ЧЕЛОВЕК больших масштабов, актив района, НЕ мог бы удовлетвориться обычной нормой.
Годердзи НЕСПЕШНЫМ шагом приблизился к УВЛЕЧЕННОЙ работой супруге.
— Поливаешь?
— Поливаю. Отойди в сторону, забрызгаешься.
— Ну и пусть забрызгаюсь! НЕ сахарный, небось НЕ растаю. Малало внимательно глянула на мужа и сразу ЖЕ поняла, что забрел он сюда НЕ случайно.
— Говори, что там у ТЕБЯ, В ЧЕМ ДЕЛО,— ласково сказала она и обратила на НЕГО СВОИ ТЕПЛЫЕ МЕДОВЫЕ глаза.
— Да что ДОЛЖНО быть...— Годердзи отобрал у НЕЕ шланг.— Просто так гуляю... Можно подумать, служба МНЕ МЕШАЕТ, времени НЕТ, или дела важные, или ЕЩЕ ЧТО? Разве НЕ СЛОНЯЮСЬ Я ЦЕЛЫМИ днями из угла в угол?
— Годо, НЕ хитри... Знаю я, что ты ХОЧЕШЬ сказать, и говори! Думаешь, НЕ пойму?
— Слава ТЕБЕ, ГОСПОДИ! — непривычно перекрестился Годердзи и НЕЛОВКО улыбнулся ЖЕНЕ. А в душе испытал такую признательность и щемящую жалость и в то ЖЕ время почувствовал СЕБЯ таким пристыженным, будто был глубоко виноват перед НЕЙ.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152