На одной стене, чуть не во всю ее ширину, в золоченой раме висела картина, изображающая спокойное море: вода у берега была так прозрачна, что просматривались камешки на дне. В углу стоял цветной телевизор, посреди комнаты — журнальный столик с четырьмя мягкими английскими креслами, обитыми черной кожей.
А уж о спальне супругов Зенклишвили ходили легенды.
«У них там два венецианских зеркала, каждое стоит столько, сколько хороший дом», «кровать ихняя — какого-то русского миллионера, графа Безбородко»,— шушукались самебские сплетницы.
Но ни одна из них и в глаза не видела ни зеркал, ни кровати: и муж, и жена были люди старого образца и придерживались старинных понятий — верили в дурной глаз и опасались завистников, поэтому избегали лишних взоров. На второй этаж вообще редко кого приглашали. Только очень почетный и уважаемый гость мог удостоиться этой чести.
Для простых смертных был предназначен первый этаж. На втором принимали: первого секретаря райкома — Вахтанга Петровича, председателя райисполкома — Джуаншера Ивановича и еще нескольких человек — второго секретаря райкома, первого заместителя предрайисполкома, прокурора, начальника отдела госбезопасности, председателя народного суда, начальника отдела внутренних дел, начальника почтового отделения, председателя райпотребсоюза, заведующих отделами райкома, заведующих отделами просвещения и здравоохранения райисполкома.
В дни почетных приемов зенклишвилевский хрусталь переселялся с полок, из шкафов и горок на громадный стол, импортные сервизы расцвечивали скатерть, серебряные ножи и вилки, разложенные по подставкам, благородно мерцали рядом с серебряными же салфеточными кольцами, украшенными вензелями.
Накрывать стол и принимать гостей по правилам хорошего тона Малало научила младшая сестра Сосо Магалашвили, Софа. В 1921 году мадам Софа уехала вслед за меньшевиками в Париж. В пятидесятых годах она вернулась на родину и поселилась в Тбилиси, но часто навещала свою ровесницу Малало.
Обе любили вспоминать старые времена Какола Шавдатуашвили, единственный из крестьян, был принят в княжеской семье, для всех остальных простолюдинов двери дома высокомерных Магалашвили были наглухо закрыты.
Софа обычно проводила у Зенклишвили почти все лето. Малало она обучала хорошему тону на европейский лад, с Малхазом занималась английским и французским; когда в доме бывали гости, довольно приятно музицировала на рояле. Случалось, и Годердзи получал от нее наставления и поучения.
Софа была на редкость сообразительной и толковой женщиной, кроме того, она имела прекрасный вкус и разбиралась в торговом деле. С ее помощью, и по ее советам приобретал Годердзи и обстановку для своего дома, и утварь.
«Ох и пройдоха же эта Софа»,— беззлобно говаривал Годердзи. А уж Малало ее любила — души в ней не чаяла.
Эта их горячая дружба продолжалась до тех пор, пока Малало в одно прекрасное воскресное утро не застала обожаемую Софу в объятиях Годердзи, не вполне проспавшегося после вчерашнего кутежа.
Ох и рассвирепела тогда дочь Шавдатуашвили! Гнев ее не знал удержу, она метала молнии. Она швырнула мужу в бесстыжую рожу глиняный горшок, рассекла ему надбровье, хватила его по спине железным крюком, которым выхватывают из тонэ готовый хлеб, а худенькую миниатюрную Софу оттаскала за патлы, да так колошматила, что бросившийся меж ними Годердзи едва вырвал свою невезучую дульцинею из рук разъяренной супруги. Малало то была женщина крупная, рослая, сильная, под стать Годердзи.
Со временем, когда эта история улеглась и в семье воцарились мир и согласие, Годердзи иной раз осмеливался даже пошучивать:
— И чего ты такого необыкновенного тогда увидела, что так взбеленилась? Твоя Софа все тебя поучала да обучала, подумаешь, велика беда, если разок и меня бы чему-то научила! — при этом он коротко похохатывал, довольный собой.
Между прочим, Малало давно уж заметила, что муж ее смеялся редко, да и не красил его смех. Говоря по правде, смеяться Годердзи и не умел, разве только если расхохочется, ржет, что твой жеребец, но такое случалось в кои веки.
Неулыбчивый был человек Годердзи, зато сердце у него было доброе и щедрое, кому только он не протягивал руку помощи.
«Большой души человек»,— говорили о нем одни.
«Легко нажил, потому и не скупится. А если бы горбом заработал, небось, не расставался бы так легко»,— говорили другие.
Была у супругов одна особенность: наедине, между собой, они разговаривали тем старинным деревенским говорком, который оба усвоили еще с раннего детства. Может, подсознательно чувствовали они, что таким образом как бы не расстаются с юностью... Когда же присутствовало третье лицо, они изъяснялись иным, более «городским» языком. Это уже была дань новым временам, новому дому, новому житью-бытью.
Малало была женщина хозяйственная, запасливая, любила и блюла порядок. Все в доме у нее было упорядочено, налажено, как хорошие часы. Она приобрела эти навыки еще в отцовском доме, где ни один кусочек хлеба не пропадал зря и достаток подкреплялся расчетливостью.
Кроме всего, она обладала поистине удивительной интуицией, умела читать в человеческой душе. А главное, в отличие от многих других женщин Малало была скупа на слова и терпеть не могла болтливых сорок.
Годердзи она изучила до тонкостей, знала, в который день в какое время вернется он с работы, когда выпьет и когда поругается с «этим мерзавцем» Исаком.
Возвращался он домой поздно и всегда в разное время, и тем не менее Малало выходила встречать его именно в тот момент, когда он отворял скрипучую калитку.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152