Годердзи очень старался, но не мог разгадать, к чему же стремится его скрытный, замкнутый, не по-юношески задумчивый сын.
А тут еще Исак Дандлишвили не дает покоя, выматывает душу. Давно уже этот пройдоха каркает: вижу, времена обязательно изменятся, потому, пока есть возможность, будем пользоваться как можно больше.
А куда больше? Они втроем столько загребают, что Годердзи со страху ночи не спит. Все ждет — вот сейчас нагрянет «обэ-хээс», вот сейчас...
Эх, какая безмятежная жизнь была у него раньше, пока не назначили его на эту проклятую базу, пока не стакнулся он с чертовым Исаком и жуликом Серго.
Дома упрямец сын его донимает, на работе эти паскуды жизнь отравляют. Как тут выдержишь — ни с одной стороны, ни с другой покоя нет! Ведь должна же быть у человека хоть какая ни есть тихая обитель, хоть где-то должен он голову приклонить, а Годердзи как на медленном огне жарят.
— Эй, Миша, оглуши тебя создатель, закривай варата! — последние два слова Годердзи, как всегда, орет по-русски.
— Какое время «закривай варата», только четверть шестого! — в тон хозяину откликается Миша.— Народ шуметь будет.
— Закривай варата, говорю! Шуметь будет и пусть себе шумит, черт их всех дери!
В паршивейшем настроении шагал Годердзи к дому. Порой ому казалось — ноги сами, независимо от его воли, несут отяжелевшее тело.
Дурные мысли овладели заведующим базой. У него было такое чувство, будто он по собственной беспечности оказался в страшной опасности. Сейчас он больше всех ненавидел Исака, потому что все эти мысли и чувства так или иначе были связаны именно с ним.
Еще издали увидел он свой дом с громадной лоджией, с белыми колоннами, с несколькими балконами. Дом стоял на холме, точно княжеский замок.
Вот и этот дом он затеял строить по настоянию Исака и убухал на него прорву денег.
Строил и ужасался: а вдруг да начнут доискиваться — на какие деньги строишь, откуда,— что отвечать? что говорить?
Каждый день об этом думал. И все же каждый день что-то новое добавлял на строительстве. Мастеров привозил то из Гори, то из Тбилиси. Торопился, спешил, будто и вовсе крова не имел и боялся, что зима вот-вот нагрянет.
И стоит себе дворец Годердзи назло врагам, чтобы глаза у них лопнули.
Стоит этакий домина в два этажа, с подвалом и марани, о шести комнатах вверху, о четырех внизу... В первом этаже такая зала громаднющая — хоть скачки устраивай.
— Это бильярдная,— поясняет гостям Годердзи.— Хочу хороший бильярдный стол здесь поставить, с мраморной столешницей, моему брюху разве только бильярд поможет. Да вот все никак не встречу такой...— добавляет он как бы извиняясь.
А уж второй этаж его дома кого угодно ошарашит!
В гостиной концертный «стэнвей» стоит, белый. По обе стороны от этого дива — два старинных французских буля с плитами розового итальянского мрамора, с бронзовыми завитушками по углам, с перламутровой инкрустацией. На одной стене — огромное японское панно, расшитое желтыми драконами, а под ним широкая тахта, покрытая афганским ковром. На натертом паркете — большой персидский ковер, и на нем — кресла с обивкой из красной парчи, с золочеными ножками. Напротив булей — две горки красного дерева с толстыми зеркальными стеклами. И чего только не понаставлено в этих горках: знаменитый севрский порцелан и французский хрусталь баккара, английский и саксонский фарфор, богемское цветное стекло и красное венецианское, японский кофейный сервиз и индийские статуэтки из слоновой кости, вьетнамский серебряный чайный сервиз и изящные китайские вазочки, чайники с обвивающими их драконами и золоченые, тонкие до прозрачности чашечки.
Что не уместилось в горках, то расставлено по резным полкам, развешанным по стенам: венецианские рюмочки для ликера и бокалы для вина зеленого, синего и красного стекла, грузинские серебряные высокогорлые кувшины, золоченые и сусального серебра чаши.
А на рояле — целая коллекция хрусталя! Каких только размеров и форм вазочек, цветочниц не было, и на самом почетно месте — огромная крюшонница чешского хрусталя. По слова Годердзи, она вмещает восемь литров.
По стенам развешаны картины в золоченых рамах и хрустальные бра.
— Это Айвазовский,— степенно поясняет Годердзи гостю.— Художник такой был, обрусевший армянин. Я купил эту картину по случаю, в Одессе. А это вот Брюллов, обрусевший немец. Эту картину я приобрел в Ялте. Это Перов, ну, он уж настоящий русский, и картина совершенно русская. В Ленинграде я ее купил, какой-то спившийся профессор продавал...
Так роскошно обставлена была не только гостиная. В столовой, которая выходила в просторную застекленную галерею, стояла дорогая старинная мебель черного дерева с искуснейшей резьбой: огромный буфет во всю стену с гранеными хрустальными стеклами и бронзовыми замками; массивные, обитые красной кожей стулья с высокими спинками, точно солдаты, выстроились вокруг такого же массивного стола, который раздвигался на восемьдесят персон.
В столовой висела большая люстра голубого фарфора с хрустальными висюльками. По стенам, как и в гостиной, красовались парные бра.
Когда включали люстру и бра, комнату заливал ослепительный свет, преломленный и отраженный всеми хрустальными висюльками бесчисленное количество раз.
С особым тщанием была убрана комната Малхаза. При ней имелись своя ванная и уборная, стены которых были облицованы импортным цветным кафелем. В светлой, веселой комнате стояла такая громадная кровать с резными павлинами и фазанами, что на ней свободно смогли бы уместиться четыре человека. Перед окном стоял письменный стол, тоже старинный, резной, со львами, разинувшими пасти, и бронзовой инкрустацией.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152