Трудился он в поте лица, охоты и энергии у него даже поприбавилось. И кутил с прежней удалью, с блеском руководя застольем, и полузабытые песни с прежним огнем распевал, а иногда,
разошедшись вовсю, и в пляс пускался, вольно раскинув могучие руки.
— Чему ты радуешься, несчастный, чего песни распеваешь, подожди немного, хоть из приличия подожди, пусть кончится траур по моим родителям,— срамила его плачущая Малало.
А деревня менялась день ото дня и час от часу.
Прошло еще некоторое время, и Самеба стала районным центром. Если прежде самебцам по любому делу приходилось ездить в Гори, сейчас власти находились здесь же, на месте. Недавние сельчане гордо задрали головы — мы, мол, нынче райцентр!
В господском доме обосновался исполком.
В доме бывшего генерала, коренного самебца, князя Давида Кирилловича — райком.
Шавдатуашвилевский дом занял райпотребсоюз.
В усадьбе Эдишера Гогичайшвили разместилась контора «Заготзерно».
Всевозможные учреждения вылуплялись, как цыплята, одно за другим. Кооперативный магазин, лимонадный завод, МТС, суд, прокуратура, милиция, райземотдел, читальня, амбулатория, агитпункт...
Рядом со старыми зданиями вырастали новые: выстроили двухэтажный клуб, библиотеку, детский сад, больницу. Самеба изменилась, навсегда утратила былой покой, тишину и свой деревенский облик. Теперь село было уже не село, однако и городом не стало.
Жизнь не ключом била — водопадом мчалась, и нельзя было отстать от ее бешеного бега.
И Годердзи старался не отстать. Все дни от зари до темна проводил на лесопилке. Лишь глубоким вечером отворял скрипучую дверь своего дома и как подкошенный падал на постель. Богатырь, человек-гора, от усталости он порой и ужинать был не в состоянии.
— Чего ради убиваешься, кого ради! Детей у нас нет, а нам много не надо, если себя не жалеешь, хоть меня пожалей. Одичала я от одиночества... Чины и награды они тебе все равно не дадут, памятник тоже не поставят, что же ты из сил выбиваешься, из кожи лезешь? Думаешь, спасибо скажут? Как бы не так! Они же неблагодарные, им что хочешь сделай, добра не помнят,— приговаривала Малало.
Годердзи хорошо видел, как изменилась от всех невзгод и бед, так неожиданно и сразу свалившихся на ее голову, миловидная и в сущности отце молодая жена. Осунулось ее лицо, глаза утратили былую живость, в волосах появилась седая прядка...
«Неблагодарные» все же оценили труд Зенклишвили: объявили его ударником, на Доске почета его фотографию повесили и даже в газете самебской МТС «Красное Самеба» напечатали про него целую статью.
Годердзи никогда так не радовался деньгам, которые с удивительной точностью отсчитывал и вручал ему покойный Какола, как обрадовался этой неожиданной чести.
Он ходил по улице с высоко поднятой головой, и все знали, что правительство смотрит на него благосклонно. И молва о нем шла хорошая. «Порядочный человек»,— говорили люди.
Лесопилка работала беспрерывно. Если, случалось, одна пила выходила из строя, ее тотчас заменяли другой, если у круглой пилы зубья затупевали, Годердзи моментально подсаживался к ней с напильником в руках и так натачивал, так выправлял зубья, что после этого она разгрызала огромные дубовые бревна, как тростинки.
Так в трудах и делах проходили дни. И вдруг Годердзи вызвал к себе сам председатель райсовета, грозный и неприступный Пета Цховребов.
Годердзи это не понравилось. Где-то в тайниках души встрепенулся страх. До этого он ни разу в жизни не переступал порог ни райкома, ни райсовета, и вот, нате вам, сам председатель его зовет!
«Ежели он прошлое мое ворошить станет,— размышлял по дороге Годердзи,— какие такие грехи есть за мной? Да, была у меня собственная лесопилка, да государство отобрало! Вотчины не имел, домов тоже. Какого же черта им от меня надо? В черной сотне не состоял, в черном списке не числился. Если спросят, почему в меньшевистской гвардии служил, во-первых, служил-то без году неделю, а во-вторых, не я к ним пошел, а они меня обманом залучили. Почему, мол, на дочери кулака женился? Вот еще, женился, и все тут! А чем она плоха? Если скажут, где, мол, деньги, которые ты и твой тесть накопили, так я-то при чем, деньги Какола у себя держал, я и по сей день не знаю, нашли они их при обыске или нет, может, и сейчас где-то лежат...»
Годердзи, опустив голову, шагал по дороге и размышлял, пытаясь предугадать все те вопросы, которые мог бы задать ему Пета.
«Эге-ге, жизнь-то какая штука,— саркастически улыбнулся он.— Пета-батрак целым районом заправляет, треснула бы твоя башка, Пета, а!..»
Но неожиданно для Годердзи Пета Цховребов встретил его очень приветливо и вежливо, встал ему навстречу, сесть предложил, справился о здоровье, о делах.
Удивленный приемом, Годердзи сдержанно отвечал на вопросы председателя и исподлобья его разглядывал. Пета держался просто. Разговаривал спокойно. Время от времени открыто улыбался и, опираясь локтями о свой огромный резной письменный стол, внимательно глядел на заведующего лесопилкой.
Поговорили о том о сем, потом Пета вдруг встал, подошел к Годердзи и спросил другим тоном:
— А знаешь, товарищ Годердзи, в чем у нас нынче самая большая нужда?
— В чем? — простодушно спросил Зенклишвили.
— В кирпиче.
— Чего? — не понял Годердзи.
— Кирпич, говорю, необходим, строить больно много надо, а кирпича и нет. Потому решили мы выстроить кирпичный заводик возле большого урочища и обжигать свой собственный кирпич. Глину дали знающим людям посмотреть, они очень даже одобрили, сказали, первосортный кирпич получится. Так вот, дело это поручаем тебе. Руководить, значит, будешь заводом.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152