ТОП авторов и книг ИСКАТЬ КНИГУ В БИБЛИОТЕКЕ
хочет, пусть сам едет, хочет — пусть жену посылает (к тому времени и медовый месяц кончится), а хочет — пусть они с женой делят путевку пополам и отправляются вместе. Засим, под восторженные аплодисменты присутствующих, он заключил Малхаза в объятия и долго лобызал его жирными от хаши губами.
Последовавшие за свадьбой две недели превратились для молодого зятя в сплошное мученье.
То и дело приходили родственники, знакомые, соседи, поздравляли новобрачных. Зять обязан был встретить каждого, сесть с ним за стол, побеседовать, проявить гостеприимство и свое умение пить.
У Сандры и его супруги оказалось столь многочисленное родство, что все эти сумасшедшие послесвадебные две недели обедать садилось не меньше двадцати — тридцати человек.
В целом Самебском районе не было ни одной более или менее большой деревни, в которой бы у Сандры не оказалось родственника либо крестника, свата, друга-приятеля либо близкого дому человека.
И шли они к Эдишерашвили непрерывным потоком. Приходили утром, приходили в полдень, и вечером приходили, и поздней ночью. Не раз бывало, что и за полночь нагрянут, с музыкой, с песнями. Несколько раз и на рассвете будили: дудукисты играли «Саари» — «Утреннюю зарю», зурна заливалась до тех пор, пока солнце не взошло,— только тогда унялись, угомонились.
Утренний завтрак,, который Сандра, согласно старинной пословице, «предпочитал приданому жены», сменялся полдником, полдник — обедом, обед — ужином, за ужином следовало новое, уже и вовсе безымянное застолье, и дни так бежали, так переплетались друг с другом, как побеги пышно разросшегося плюща.
Тостам не было конца. Поднимется, бывало, какой-нибудь юноша, овчар либо пастух, который за всю свою жизнь прочел от силы две-три книги, и пошла писать губерния! Так разливается, так растекается мыслью но древу, так замудрит, что и не поймешь, что же он хотел сказать, кого славословил, за кого, за что пил.
Бесконечные разговоры, от которых начинало ломить суставы, слабело тело и пухла голова, разговоры, вызывающие зевоту, вгоняющие в сон... Каждый присутствующий считал своим долгом что-нибудь сказать. И сказать не простое, не что-то там общеизвестное, но изречь нечто глубокомысленное, заковыристое, всем на удивление, нечто такое, что запало бы в душу слушателям и передавалось из уст в уста.
И были словесные ристания, были клятвы, исповеди, излияния чувств, покаяния, советы, наказы, поучения, и нравоучения, и, разумеется, признания в любви. Любви братской, дружеской, незыблемой, самоотверженной, которая должна была выстоять века и снизойти небесной благодатью на внуков и правнуков Сандры.
Как не похоже было все это на пиры, устраиваемые в отцовском доме под верховодством Вахтанга Петровича! Там тосты сменялись песнями, песни — плясками, пляски — остроумными рассказами и интересными беседами, за которыми на второй день обязательно следовало какое-то дело: кого-то снимали, кого-то назначали, кого-то перемещали, кого-то выгоняли... А здесь — пустая болтовня, разговоры беспредметные, безрезультатные, нудные...
В такие часы Малхаз хотел только одного: вскочить, разогнать всю эту гомонящую ораву, выгнать всех взашей, потом пройти на заветный балкон и до утра смотреть, смотреть в глубокий бархат черного, сверкающего мириадами звезд неба...
Смотреть до поры, пока не пробежит по телу легким ознобом предрассветный холодок, и не проберет до костей, и не поманит теплом мягкая постель...
Но и в постели не чувствовал себя вольготно молодой зять, и в постели не знал он отдыха.
Едва он гасил свет, Маринэ тотчас придвигалась к нему, начинала душить его своими объятиями, точно удав какой-то! Без конца она ластилась, льнула, донимала своей любовью. В жизни не встречал он женщины такой жадной, такой ненасытной на ласку. Правда, в первое время он и сам не давал покоя жене, но потом все получилось наоборот.
Это еще более охладило Малхаза. Бесцеремонность, беззастенчивость Маринэ постепенно отталкивали его, а она, напротив, все более распалялась. Видимо, долго сдерживаемые чувства сейчас хлынули потоком, найдя свое русло.
Но еще несноснее дочери оказался отец.
Сандра был человек смекалистый, с крестьянской хитринкой. Несколько десятков лет работы на посту председателя колхоза уверили его в собственном превосходстве и непогрешимости. Он так привык к беспрекословному подчинению окружающих, привык повелевать, распоряжаться и командовать, что, может, и незаметно для самого себя, постепенно утвердил служебные свои привычки и замашки в своей семье и обращался с домашними так, словно они были членами его колхоза.
Заполучив зятя, он и его сразу же втянул в сферу своего влияния, с той единственной разницей, что смотрел на Малхаза, как, скажем, на бригадира, а не на рядового колхозника.
Упрямый, своенравный и властный, он в то же время был очень отзывчив. А уж близкого всегда выручал, не бросал в беде, как бы ни злился на него, как бы ни гневался. Однако он при этом обладал редкой способностью довлеть и наседать на человека.
То, что Малхаз Зенклишвили стал его зятем, да еще поселился у него в доме, несказанно обрадовало Сандру. Чего греха таить, о таком зяте он и не мечтал.
Правда, дочь его считалась одной из самых видных невест в Самеба, и приданое богатое имела, и служебное положение хорошее, и собой была хороша, да только шепотки шли о ней по селу — шалава, мол, нагулялась в городе. Ее и осуждали, и побаивались такой невестки.
Сандра-то был уверен, что зятя он так или сяк заимеет, ибо считал, что на каждый горшок своя крышка найдется и на каждый товар — свой покупатель, но что его дочь встретит такого добропорядочного, покладистого парня, из такой приличной и, главное, состоятельной семьи, с такой завидной должностью, да еще собой пригожего,— этого он никак не ожидал.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152
Последовавшие за свадьбой две недели превратились для молодого зятя в сплошное мученье.
То и дело приходили родственники, знакомые, соседи, поздравляли новобрачных. Зять обязан был встретить каждого, сесть с ним за стол, побеседовать, проявить гостеприимство и свое умение пить.
У Сандры и его супруги оказалось столь многочисленное родство, что все эти сумасшедшие послесвадебные две недели обедать садилось не меньше двадцати — тридцати человек.
В целом Самебском районе не было ни одной более или менее большой деревни, в которой бы у Сандры не оказалось родственника либо крестника, свата, друга-приятеля либо близкого дому человека.
И шли они к Эдишерашвили непрерывным потоком. Приходили утром, приходили в полдень, и вечером приходили, и поздней ночью. Не раз бывало, что и за полночь нагрянут, с музыкой, с песнями. Несколько раз и на рассвете будили: дудукисты играли «Саари» — «Утреннюю зарю», зурна заливалась до тех пор, пока солнце не взошло,— только тогда унялись, угомонились.
Утренний завтрак,, который Сандра, согласно старинной пословице, «предпочитал приданому жены», сменялся полдником, полдник — обедом, обед — ужином, за ужином следовало новое, уже и вовсе безымянное застолье, и дни так бежали, так переплетались друг с другом, как побеги пышно разросшегося плюща.
Тостам не было конца. Поднимется, бывало, какой-нибудь юноша, овчар либо пастух, который за всю свою жизнь прочел от силы две-три книги, и пошла писать губерния! Так разливается, так растекается мыслью но древу, так замудрит, что и не поймешь, что же он хотел сказать, кого славословил, за кого, за что пил.
Бесконечные разговоры, от которых начинало ломить суставы, слабело тело и пухла голова, разговоры, вызывающие зевоту, вгоняющие в сон... Каждый присутствующий считал своим долгом что-нибудь сказать. И сказать не простое, не что-то там общеизвестное, но изречь нечто глубокомысленное, заковыристое, всем на удивление, нечто такое, что запало бы в душу слушателям и передавалось из уст в уста.
И были словесные ристания, были клятвы, исповеди, излияния чувств, покаяния, советы, наказы, поучения, и нравоучения, и, разумеется, признания в любви. Любви братской, дружеской, незыблемой, самоотверженной, которая должна была выстоять века и снизойти небесной благодатью на внуков и правнуков Сандры.
Как не похоже было все это на пиры, устраиваемые в отцовском доме под верховодством Вахтанга Петровича! Там тосты сменялись песнями, песни — плясками, пляски — остроумными рассказами и интересными беседами, за которыми на второй день обязательно следовало какое-то дело: кого-то снимали, кого-то назначали, кого-то перемещали, кого-то выгоняли... А здесь — пустая болтовня, разговоры беспредметные, безрезультатные, нудные...
В такие часы Малхаз хотел только одного: вскочить, разогнать всю эту гомонящую ораву, выгнать всех взашей, потом пройти на заветный балкон и до утра смотреть, смотреть в глубокий бархат черного, сверкающего мириадами звезд неба...
Смотреть до поры, пока не пробежит по телу легким ознобом предрассветный холодок, и не проберет до костей, и не поманит теплом мягкая постель...
Но и в постели не чувствовал себя вольготно молодой зять, и в постели не знал он отдыха.
Едва он гасил свет, Маринэ тотчас придвигалась к нему, начинала душить его своими объятиями, точно удав какой-то! Без конца она ластилась, льнула, донимала своей любовью. В жизни не встречал он женщины такой жадной, такой ненасытной на ласку. Правда, в первое время он и сам не давал покоя жене, но потом все получилось наоборот.
Это еще более охладило Малхаза. Бесцеремонность, беззастенчивость Маринэ постепенно отталкивали его, а она, напротив, все более распалялась. Видимо, долго сдерживаемые чувства сейчас хлынули потоком, найдя свое русло.
Но еще несноснее дочери оказался отец.
Сандра был человек смекалистый, с крестьянской хитринкой. Несколько десятков лет работы на посту председателя колхоза уверили его в собственном превосходстве и непогрешимости. Он так привык к беспрекословному подчинению окружающих, привык повелевать, распоряжаться и командовать, что, может, и незаметно для самого себя, постепенно утвердил служебные свои привычки и замашки в своей семье и обращался с домашними так, словно они были членами его колхоза.
Заполучив зятя, он и его сразу же втянул в сферу своего влияния, с той единственной разницей, что смотрел на Малхаза, как, скажем, на бригадира, а не на рядового колхозника.
Упрямый, своенравный и властный, он в то же время был очень отзывчив. А уж близкого всегда выручал, не бросал в беде, как бы ни злился на него, как бы ни гневался. Однако он при этом обладал редкой способностью довлеть и наседать на человека.
То, что Малхаз Зенклишвили стал его зятем, да еще поселился у него в доме, несказанно обрадовало Сандру. Чего греха таить, о таком зяте он и не мечтал.
Правда, дочь его считалась одной из самых видных невест в Самеба, и приданое богатое имела, и служебное положение хорошее, и собой была хороша, да только шепотки шли о ней по селу — шалава, мол, нагулялась в городе. Ее и осуждали, и побаивались такой невестки.
Сандра-то был уверен, что зятя он так или сяк заимеет, ибо считал, что на каждый горшок своя крышка найдется и на каждый товар — свой покупатель, но что его дочь встретит такого добропорядочного, покладистого парня, из такой приличной и, главное, состоятельной семьи, с такой завидной должностью, да еще собой пригожего,— этого он никак не ожидал.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152