Разве не положено мне хоть какое-то вознаграждение? Коли нет и я работать так не стану, буду тоже баклуши бить да у камина греться. А если я не буду работать, ты не будешь работать, он не будет работать, дело само собой, что ли, сделается?
Работой, дорогой мой начальник, я называю не то, что некоторые: ходят на службу и стулья протирают. Такие и время зря убивают, и зарплату зря получают. Нет, работа - это то, что деньги делает. Когда бы делу одно сидение или движение помогали, тогда б каждый, кто сиднем сидит или без толку снует, Давидом Строителем стал. Пойми ты наконец, где собака зарыта, пойми! Жизнь - это деньги, и радость тоже деньги, черт побери!
...Потом, милый мой, надо же немножко и о нашем населении подумать. Если все в Ташкент и Дагестан будут отправлять, что же здесь останется? Вот такие, как мы с тобой, то есть такие инициативные, предприимчивые люди, как мы, радеют о том, чтобы здесь, на месте, достаток создавался. Разве это не дело? Разве это плохо? Разве это не нужно? Когда достаток будет, люди смогут детей растить как следует, детям-то и питание нужно хорошее, и воспитание, и образование, современному ребенку нужны и музыка, и языки, и танцы, и многое другое, чего у нас с тобой не было. Вот тогда дети вырастут полноценные и поколение пойдет совсем другое!
Вот, например, твой сын языки иностранные знает? Знает. А мои? Мои - нет. Значит, они немые. А что создаст в жизни немой? Ничего! Но зря говорится, что сколько человек разных языков знает — столько раз он человек! Мудрая пословица. А почему мои девочки немые? Потому что в нищете росли. Когда они маленькие были, я в Средней Азии чуть не сгинул. Чем я им мог оттуда помочь? Да, в старину многие в нищете росли, но это другое, тогда трудная была жизнь, плохая. Водных было больше, чем богатых. А теперь? Теперь наоборот, поэтому, если ребенок в нищете живет, он обязательно ущербным вырастет, так как в душе страдать будет и от этого станет нервным, завистливым, озлобленным. Теперь другие времена и запросы другие, другие требования. Требованиям средства нужны, а средства добыть надо.
Понял, как обстоят нынче дела? То-то. Иные все кричат -план, план, выполним план! Да ведь то, что по плану будет выполнено, ВСЕ заберут, унесут, а ты на бобах останешься. Вот я и говорю: пожалуйста, то, что по плану,- забирайте, но погодите, дайте мне возможность что-то сверх плана сделать, чтобы у нас на месте осталось, пускай люди хоть что-нибудь выгадают, пусть хоть какую ни есть пользу имеют!
Теперь ты мне скажи: какая сторона правильно рассуждает, я и мне подобные, или те, кто нас не понимает?..
В такие минуты Годердзи старался сконцентрировать всю свою проницательность и трезвость, чтобы верно оценить эти речи и, как любил говорить Исак, «разобраться в ситуации», но это было не таким-то легким делом.
То, что жизнь трудна и сложна, Годердзи великолепно знал. Он на своей шкуре испытал мощь ее когтей. Но тогда он просто остерегался - и этого было достаточно, а теперь самоустранение от общих дел губительно. Теперь настали такие времена, что от жизни, от ее требований, от народа никуда не спрячешься, а спрячешься - считай, сам себя похоронил. А Годердзи хорошо помнил слова Каколы: лучше оказаться в львиных лапах, чем в могиле.
А «проклятый Исак», так Годердзи прозвал в душе своего главного бухгалтера, продолжал его смущать, искушать, житья не давал. Ведь это он, Исак, заставил его ступить на скользкую тропку, он его в темные дела втравил, а теперь, видите ли, требует ответа на такие вопросы, о которых Годердзи в жизни не помышлял.
Чутьем-то он понимал, что дело обстоит не совсем так, как изображает Исак, однако кое в чем проныра-бухгалтер, по-видимому, был прав. Действительно, если людям пользу приносишь и никому этим вреда не причиняешь, ни государству, ни народу, почему это плохо?
Чем больше Годердзи размышлял над этими проблемами, чем больше «разбирался в ситуации» и «смотрел в корень», тем больше запутывался. Противоречивые мысли и соображения, точно оводы, кружили в его голове и жалили, жалили...
Когда он впадал в такое состояние, то после долгих терзаний обычно приходил к одному и тому же решению: «Что есть, есть. Пока пусть все идет так, а дальше дело покажет».
Время бежало, вагоны по-прежнему вовремя - день в день, прибывали па станцию Самеба.
Исак но-прежнему бойко щелкал на счетах, подводил итоги, выводил сальдо, клал на стол управляющему базой пакеты, завернутые в газетную бумагу.
И Годердзи по-прежнему часть этих пакетов относил домой, а часть вручал Вахтангу Петровичу.
Все шло по однажды заведенному обычаю и вместе с малой толикой страха приносило много радости.
Время от времени, когда этот страх одолевал управляющего базой и, завладевая всем его существом, заставлял тревожно биться его сердце, он твердо решал уйти с базы.
«Выход один, - думал в такие минуты Годердзи,— я должен бросить эту проклятую базу. Что было, было! А теперь попрошу Вахтанга Петровича перевести меня куда-нибудь на другую работу. Пусть она будет тяжелой, изнуряющей, все это я выдержу, но вот чтобы страха на меня не нагоняла; оказывается, хуже страха ничего на свете нет. Он так гложет человека, что уже ничего не мило: ни деньги, ни состояние, ни почет и ни положение. Нет, здесь оставаться мне больше нельзя. Да, что и говорить, место золотое, но остановись, Годердзи Зенклишвили, одолей алчность свою, и ты спасешься! Ежели нет, не миновать тебе беды...»
Такие дурные мысли все чаще и чаще посещали его, и главным образом по ночам.
Глухая тишина и глубокий мрак, собачий дай и отдаленный грохот проходящих поездов разбивали сон, наполняли тревогой сердце, туманили разум.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152