«Где искал я величие и где оно, оказывается,— покачивая головой, говорил Вахтанг Петрович.— Видно, и мы, грузины, становимся похожими на тех, которые чем дальше удаляются от родины, тем больше этому радуются, и все далекое нравится им больше своего, близкого».
Новое занятие — сопровождать «избранных людей» приносило Малхазу неведомое дотоле удовольствие. Сколь многим это услаждает душу: хоть кратковременно, но — руководить людьми! Да разве могут не вдохновлять тебя уши, ожидающие услышать истину только от тебя, установить ее на основе лишь твоего рассказа, ибо ничего иного они не слыхали. А то, что его слушатели ничего другого не слыхали о прошлом Грузии, Малхаз понял с первой же встречи.
Завотделом агитации и пропаганды постепенно входил во вкус. Через короткое время Малхаз уже и не скрывал от первого секретаря, что сидению в кабинете и руководству лекторием, парткабинетом, народным университетом, семинарами и агитбригадами он явно предпочитает принимать и возить гостей. «Живая работа с людьми мне удается больше канцелярщины»,— упорно повторял он.
Однажды в очередной вояж по памятникам старины затесались «большой человек» и «академик». Все поездки, разумеется, завершались обильными пиршествами. Подготовка их возлагалась то на Малало, то на директора ресторана «Даасхи, далиэ» («Налей, пей»), который, по данным самебских сплетен, был бессловесным рабом Вахтанга Петровича.
Малхаз и Лика, как правило, сидели за столом рядышком, уже не скрывая своей близости.
Присные семейств Зенклишвили и Вахтанга Петровича знали, что молодые люди решили пожениться и седьмого ноября состоится их свадьба.
Но Вахтанг Петрович запретил оглашать это дело: сперва я должен выдвинуть Малхаза на пост секретаря райкома, постановил он, так как, породнившись с ним, я уже не сумею выдвинуть его в моем районе.
Поэтому семейство Петровича со свадьбой не спешило, а Зенклишвили и подавно, те, по правде говоря, склонны были тянуть. Малало и Годердзи не считали дело завершенным и с некоторым сомнением смотрели на недвусмысленные отношения сына и чересчур бойкой невесты.
Но неожиданно, в самом конце лета, всполошилась Виола, усмотревшая во внешности и поведении дочери какие-то (на сторонний глаз еще пока и не заметные) подозрительные признаки. Она коршуном налетела на возвратившегося с работы супруга и потребовала ускорить свадьбу дочери.
Вахтанг Петрович ВЕСЬ вечер свирепым взглядом сверлил возлюбленную дщерь свою. ПОПОЗЖЕ, когда СОВСЕМ СТЕМНЕЛО, он припожаловал к ЗЕНКЛИШВИЛИ. ПОСЛЕ обычных разговоров о том о СЕМ гость попросил Годердзи ПЕРЕНЕСТИ день свадьбы на октябрь.
— Мы оба люди старинные. Потому для нас быть не может более подходящего времени для свадьбы, чем месяц вина, то есть октябрь, — настойчиво внушал секретарь Годердзи, исподлобья бросая взгляды на Малхаза.
Честно говоря, Вахтанг Петрович был несколько обескуражен, ибо жених держался довольно индифферентно, не проявлял ни особого пыла, ни радости. Это еще более его разволновало и заставило потребовать немедленно устроить помолвку.
Помолвку назначили на Мариамоба — день св. Марии, то есть 28 августа.
День этот сочли тем более подходящим, что настоящее, крестильное имя Виолы было Мариам. «Какое хорошее у нее, оказывается, имя, интересно, чего ради она его переменила?» — недоумевала Малало.
Вахтанг Петрович вернулся в свой коттедж в весьма паршивеньком настроении. Не понравилось ему неохотное согласие будущих родственников. Он не хотел себе в том признаться, но давно уж заметил, что Зенклишвили охладели к его дочери.
«Смотри-ка на это деревенское хамье,— размышлял разгневанный секретарь,— вместо того, чтобы на седьмое небо вознестись от радости, они со мной так разговаривают, точно милость оказывают! А все моя дура дочь виновата, она мне все карты попутала! Но допусти она до себя этого прохвоста Малхаза с его бычьей шеей, я бы и отца и сына на коленях себя просить заставил! Показал бы им, кто чего стоит на этом свете...»
А сейчас — что он может сделать сейчас, к стене он прижат — у его милой доченьки так быстро растет живот, если не поспешить со свадьбой, кто знает, может статься...
По соблюдавшемуся в Самеба старозаветному обычаю, родителям жениха надлежало прийти с подарками к родителям невесты, и помолвка должна была состояться в доме невесты же.
Но Вахтанг Петрович вдруг заупрямился — дескать, мне не к лицу старыми традициями жить, это меня скомпрометирует как секретаря, лучше у вас устроим помолвку.
А дело-то в другом было: Вахтанг Петрович, чего греха таить, подобно многим, выросшим в бедности, был человек довольно прижимистый (что он скрывал с большим старанием и завидной изобретательностью!) и как огня избегал лишних расходов.
Малало и Годердзи нисколько не обиделись на его предложение, напротив, приняли с радостью: пускай, мол, люди узнают, что не они идут к родителям невесты, а наоборот, родители невесты к ним приходят и помолвку у них устраивают.
На помолвке присутствовало всего несколько человек: Исак Дандлишвили и Серго Мамаджанов со стороны Годердзи и Бежико Цквитинидзе и супруга академика со стороны Вахтанга Петровича.
Малхаз преподнес невесте кольцо, купленное за пять тысяч в тбилисском ювелирном магазине. Будущий свекор, торжественно выряженный в специально к этому дню сшитый черный костюм, при галстуке, подвязанном чуть не под самый подбородок, собственноручно надел на шею невесте шеститысячный брелок на золотой цепочке. Малало долго целовала миловидную невестку и украсила ее тонкое запястье золотым браслетом из своего приданого.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152