Сентябрьский ветер дул с моря. В портовой таверне Ольвии за стаканом фалернским вина сидел безупречно выбритый, в белом, застьобнутому на плечи фибулой плаще рыжий туземец. Он со вниманием прислушивался к рассказу загорелое худощавого матроса, с головой, связанной красной тряпкой, о урожай на хлеб в Африке. Его смущали слухи о колебания биржевых цен на хлебных рынках Картахена, Александрии и Антиоxии.
Бросив небрежно пару серебряных монет на стол таверны, он шел в город, чтобы посетить корабельные и банку конторы хлебных экспортеров. Он останавливался перед городскими воротами. В бесконечность протянулось блакитнобиле море. На синеве моря белели паруса триремам, которые везли собранный на украинских полях хлеб до Малой Азии, Греччины и Рима.
И уже не женщины лепили от руки по селам посуду, предназначенную для собственного потребления в пределах потребностей семьи, не всегда ловко местные копии привозном посуды. Опытный ремесленник, стал профессионалом, сидя на скамеечке, вироблював на круге совершенный посуда изысканных форм и цветов. Он не подражал, он конкурировал.
Мы с восхищением возносим изящество художественного вкуса, ту совершенную сдержанность, руководившая мастером. Его не привлекали банальные эффекты. Он избегал чистых красок, их гамма могла бы показаться шумной. Это были попытки искусного художника згнуздаты свой творческий пыл во имя завершенности, равновесия и меры.
Мастер-горшечник в своих пошукуваннях цветовой гаммы имел смелость отречься напряженных ярких красок. Он стремился декольоризуваты колер, достичь эффекта от полутонов, мощи от полутиней, привить общественности любовь к матовой безкольоровосты он смог доказать, что сияние серого рассеянного света может быть не менее интенсивным, как и всякий чистый цвет, зеленый, синий или красный.
Он ценил однообразие и пытался сохранить ее. Он творил широкий простор ничем не заполненной площади. Он оголял поверхность, чтобы показать совершенство материала, из которого был сделан посуду. Он предполагал ход, склонение тонов исключительно как игру теней на изгиб бочка, в профиле венцов. Цветной оттенок рождался с изменения контура и формы сосуда, как тень или как отблеск, который приобретает основной тон тождественной себе по цвету поверхности.
Мы чувствуем истинную радость, вспоминая о цветах глины этой посуды античных времен Украины: сироясний, зеленоватый, синева, попелястосирий, червонавий, в его переходных оттенках от яснобрунатного к кофейному и черного.
Так же и литейщики, склонившись над столом варстату в доме у окна, затянутые бычьим волдыри, производил фибулы, сгибая и чеканя бронзовый, железный или золотой провод. В своей мелкой работе тщательный мастер достигал того сурового и простого, точного и уравновешенного стиля.
Дух античной меры дул над золотоланнимы просторам Украины. Мы осмеливаемся предположить, что среди поэтов, которые в этот период представляли для Европы сутки серебряной латыни в кругу современников Авзония, его соперников и друзей, были не только поэты, родившиеся в Галлии но и те, которых пеленала мать в степях Сарматии.
Кто были они, эти экспортеры зерна, ремесленники, поэты, строители и владельцы каменных из кирпича каменных, живших в виллах и молились в храмах, украшенных колоннами?Геленоскиты, при которых упоминает еще Геродот. Их потомки? Валахи? Венеды?
обломков, из мелочей, из ничего, сочетая факты и предположения, сводя изолированную вещь на степень общеобязательного образа, собирая кроху к крошки, мы, в поисках путей из прошлого в будущее, определяем горизонты и границы высоких и совершенных культур, создавались на территории Украины и, просуществовав 6-8 веков, в течение нескольких лет вдруг и неожиданно исчезали.
Мы говорим о законах возникновения и упадка, о ритме исчезновений, и картины гибели встают перед нашим взволнованным воображением.
В середине каждого из нас просыпается тревога и страх, исчезает уверенность. Сердце в отчаянии срывается и камнем падает в бездну.
Ночь неслышными шагами входит в нашу мягкой и уютной комнаты.
В открытые окна избы дышала ночь, насыщенная сладким ароматом цветов.
Темная, теплая, черная бездна-мать, беременная несбыточностью, широкое лоно рождений и исчезновений.
Я подхожу к окну и, опираясь руками на подоконник, высовываюсь наружу. Я погружаюсь в темноту, жадно вдыхаю в себя свежий воздух душистой ночи. Я смотрю на мерцание звезд, на пространство, замыкает соединены в себе начала и концы, все то, что было, есть и будет, и вспоминаю о той ночи, когда, божеволиючы от желаний, мы бродили с Ларисой, пьяные химерами этой ночной бездны.
Арсений Петрович подходит ко мне. Он слегка обнимает меня, выдвигается из окна рядом со мной и спрашивает:
- Смотрите?
В его вопросе згучить кротость, мягкий сумм и покорность перед решением судьбы. Я чувствую печаль, что его насыщает. Меня наполняет жалость к нему, но что я могу?
Слово уничтожения действует на Ивана Васильевича Гуля, как прикосновение острог. Он воспринимает память об уничтожении как упрек, обращенный лично к нему. Он является представитель Комитета охраны памятников культуры, старины и искусства. Как представитель КОПКСиМу, он несет на себе всю полноту ответственности за всякое исчезновению и всякое уничтожение. Ничто не должно исчезнуть. Ничто не должно быть уничтожено.
Он хмуро и сосредоточенно осматривает всех нас.
- Я всегда говорил, что бездействие уполномоченных КОПКСиМу - самое большое зло ... Я никогда не забывал об этом напоминать. Я всегда предостерегал.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62