Когда девушка кончила говорить, и ей поапльодиювалы, и она вернулась на свое место, я пересел на свободный стул рядом с ней:
- Поздравляю, - сказал я, - вы прекрасно говорили. У вас чувствуется истинная пионервожатая! .. Любите ли вы поэзию?
Некоторое время она размышляла, что в данном случае ей нужно сказать, и тогда ответила:
- Да, я люблю поэзию! ..
Я пожал ему руку. Я сказал ей:
- Очень приятно видеть такую культурную девушку. Кого вы больше любите из украинских поэтов?
Здесь она чувствовала себя уверенно. У нее не было сомнений. Она сказала:
- Шевченко!
- 0, так, но, видимо, еще кого?
- Конечно!
- Например?
- Ну, вот, например, Котовского.
Я немного не понял сразу, о ком идет речь и откуда появился здесь Котовский, этот отважный рубака, но промолчал и продолжил расспрашивать девушку.
- И еще кого?
- Кого еще? Ломоносова. Это, правда, русский поэт. Мы учили его в школе.
Мы шли с ней сквозь заросли целинных лесов. Тяжелыми топорами прорубувалы в лесу просеки, которыми, очевидно, шествовать не она и не я. В любом случае, прежде, когда она училась в школе, из нее была хорошая ученица. Даже теперь она все же помнила кое-что из школьной науки. После некоторых размышлений, я понял, что она говорила о «крупнейшего поэта современности Маяковского», по аналогии звуков смешав его с Котовским.
Я поблагодарил ее. Я вернулся на свое место немного растроган.
Я сидел дальше. Я позиxав.
Именно таким, как я зевает, меня нарисовал художник Николай Штуль, что в своем лице представлял на этом Совещании местную «Асоцияцию революционных художников».
Рисунок ему удался, и я выпросил его, чтобы показать Ларисе.
Она много смеялась и сказала:
- Очень похоже. Именно такой вы есть!
Она отобрала рисунок от меня и оставила его себе на память, поставив меня в неловкое положение перед художниками, которому я клялся вернуть эскиз.
... Выступления продолжались. Я позиxав. Росла куча пепла. Росла тоска. Я чувствовал, что еще немного и я не выдержу.
И тогда я сбежал. Я убежал позорно, не обращая ни на кого внимания, хотя Арсений Петрович поднялся в своем президияльному кресле, хоть в зале пронеслось «Задержите», хотя я задел стул, с кем столкнулся, кого отодвинул по дороге в сторону, и выступающий на минуту прервал свою речь и на меня со всех сторон кричали:
- Ростислав Михайлович! Куда же вы? .. Ростислав Мы ...
К сожалению, я не владею талантом, как это умеют другие - исчезать незаметно.
Ентузиястичний Гуля успел поймать меня в вестибюле музея в последнюю минуту, когда я уже вышел на крыльцо. Он пытался задержать меня и убедить, чтобы я вернулся, он схватил меня за рукав, но я вырвался от него, пролепетал что-то невнятное, даже для меня самого непонятное и исчез.
Я шел в зеленых сумерках какой-то неведомой мне улочки. Я дышал свежим воздухом полной грудью. Я спас себя! .. Какое блаженство не сидеть на никаких собрании.
Мы стремимся всегда каких-то определенных благ и не ценим счастье, которое рождается, когда мы лишены какой горести.
Я сел лицом к реке так, чтобы солнечный лучи падали прямо на меня.
Весеннее солнце. Запах влажной земли. Ветер, дующий с реки. Будний день. Пустота. Одиночество.
Люди нашего поколения уже не боятся солнца. Мы не носим главных нарядов и не ищем в жару прохладой. В Солнечный день мы не переходим на сумеречную сторону улицы, где холодок от каменных лег на раскаленный мостовую.
Наши родители избегали солнца, мы, наоборот, ищем его. Так произвольно меняться людей представления о добре и зле, о полезности и вреде, о желаемом и нежелательно.
Чудесный пейзаж, и так обидно, что здесь не хватает кофе или хотя стопки водки, с чего бы я тоже охотно удовлетворился. Слева за балками, перерезают берег, и гранитом скал, меня сразу наводят на мысль о фиорды, Скандинавию и Ленника, - начинается город. Зрение пробегает Оболонью вдоль реки и достигает горизонта.
Мост, сцепленный из нескольких дужек, железным кружевным коробкой переброшенный с берега на берег, свес в просторони, будто железный рельс, которую намеренно положили, чтобы любители могли при случае измерить точность своего представления о расстоянии.
Прищурив глаза, сквозь голубую завесу воздуха я смотрел на далекое золото потустороннего берега. Передо мной во всей мощи встает лазурь Днепра. Хватит думать о заботах заседаний, о хаотичную суету беспорядочных будней.Ссозерцания неба, реки, тишины у меня рождалось чувство освобождения, покоя и ясной, ничем не озабоченной радости.
Я полностью погружаюсь в созерцание глубокого сияния, которым в величественной ясности сверкает Днепр. Медленно все, что не является этой синевой, исчезает. Во мне и вокруг меня не остается ничего, кроме впечатления от краски, воспринятой во всей ее сплошной и простой чистоте. Словно какая ценная жидкость, красочное свет впивается в меня.Так возникает переживание абстрактного замкнутого в себе цвета. Краска, сама только краска, изолирована от всего, что не является ею.
И медленно это чувство краски исчезает, бледнеет цвет, сосредоточенное в себе чувство распыляется. Я просыпаюсь от своего пивзабуття.
... Она пришла сегодня в сад простесенькою девочкой с ясным волосами, подобранным красным платочком, в одеянии, которое не состояло более чем из трех принадлежностей туалета. Несомненно она пришла бы и в обычных балетках, белых с синей каймой по краю, если бы высокие каблуки ботинок не составляли, наконец, неотъемлемой части его личности.
- Я прекрасно выспалась! - Говорит она, - Я чувствую себя, словно новорожденный бэби или шестнадцатилетний подросток! Что бы вы ни говорили, мой друг, но любовь всегда обновляет женщину!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62