Он, как и я, мы хорошо знаем, что на подобное совещание, где решается судьба этого маленького архитектурного шедевра, которым является эта варяжская церковь, построенная по проекту знаменитого Ленника, годится ехать мне и никому другому.
Он переводит разговор в план материальных расчетов.
- Все расходы они берут на себя. Обеспечивают проживание. Платят командировочные.
- Платят командировочные? .. - Я пожимаю пренебрежительно плечами: - Вот хорошо! Или я должен был бы ехать, если бы они их не платили? .. И, вообще, что такое командировочные? Правдивые глупости! Тех командировочных мне не хватит и на одну ужин в хорошей компании в хорошем ресторане. Сказали ...
Я собираюсь уходить. Ищу глазами течки, которую я не знать где ткнул, придя. Бросаю приветливый взгляд машинистка и в частности Симочи.
Секретарь не выдерживает. Он выходит из-за стола, он обычно делает очень редко, и пересекает мне дорогу.
- Не беспокойтесь. Мы уладим. Мы напишем, чтобы они оплатили вам не только командировочные, но и консультационные.
- Они не согласятся! - Говорю я.
Секретарь поражен.
- Если мы им напишем? Это же невозможно! .. Готовить вам мандата?
Харьков мне надоел. Погода стоит безупречная. Во мне просыпается жадно желание странствий. Я говорю:
- Готовьте мандата. Хоть Что мне с вами делать? Вы и так говорите, что я в Комитете ничего не делаю.
- Я это говорю? Бога бойтесь, Ростислав Михайлович, как вам не стыдно такое думать, не то, что говорить! Как же так можно! Разве я не понимаю? Комитет - это вы, а вы - это Комитет! Что такое Комитет без вас?
- Ну, ну, ладно. Пусть будет. Поеду. Только не забудьте послать телеграмму, чтобы на послезавтра заказали для меня комнату в гостинице. А то и то и се, и так и сяк, а телеграмму, с присущей вам вредности и не пошлете!
Секретарь , моргает белесыми ресницами и, поперхнувшись, кашляет.
Я возвращаюсь, и восхищенный взгляд Сымочко сияет мне навстречу. Она так же не терпит своего шефа, как и я.
Я стою у открытого окна, и мне кажется, что я чувствую аромат цветов. Запах хлеба и степной травы. Поезд с грохотом проносится мимо красные дома маленькой станции. С высокого плоскогорья блеснул вдали Днепр и за ним массив горы и распластанное под горой широкое город. Любопытный зрение в поисках неизвестно чего, жадно бродит в утреннем тумане, легкой дымкой прозрачно окутал безграничные просторы за днепровских степных пустынь.
Это было сильнее меня, это чувство внутреннего волнения, встал из глубин моей одиночества, неожиданно донеслось до меня, проснувшись где-то в бескрайних несказанным недрах моей существа.
Ошеломленные бездомными странствиями и никогда, только усыпленные, от начал человечества свойственны человеку мощные инстинкты связи с местом, с землей, с почвой вдруг с новой силой овладевают меня.
Современный человек выработал в себе привычку не иметь своего угла. Она разорвала пуповину, связывавшую ее с материнским церковного месяца. Отказалась от чувства сообщества с землей. Отреклась сознания своей тождественности со страной. Потеряла память о своей родство с родиной. Место рождения обернулось свидетельством, выданным из ЗАГСа, очередным пунктом наполняемости анкеты.
В привычке блуждать человек ищет для себя защиты от власти первобытных инстинктов. И все же от этих инстинктов никогда нельзя освободиться, при первой возможности они прорывают искусственные забора, как годовая наводнение, когда приходит весна.
И вот я стою у окна, и ветер дует в лицо, и я смотрю на далекий город, где я не был с детства, и у меня в сердце появляется боль, будто иглой то царапнуло сердце, и глухая тревога охватывает меня. Я чувствую, что что-то словно навсегда утеряна и вместо не найдено ничего.
Грохочет поезд по мосту через Самару. Напрасно я ищу больших зеленых ив, которые росли когда на берегу. Я не нахожу их, среди пустых берегов течет обнаженная река. Плоская и бесцветная, она кажется скучной и измученной выдумкой поэта. Абстрактной формулой механистической теории. Никакая река! Не река, только труп реки. Мертвенный течение неподвижной жидкости. Схематизированных из учебника гидрографии.
Я не выдерживаю. Я оборачиваюсь, опустошенный, разочарованный, в немом угнетении. Я нуждаюсь сочувствие. Я жалуюсь. Я жалуюсь. Не обращаясь ни к кому, я говорю:
- Представьте себе, нимало дерева!
Крик вырывается у меня изнутри. Молчаливый крик, для которого нет у меня слов.
На меня смотрят с удивлением, и никто не отвечает мне.
Проходим мост и то, что вдруг открывается передо мной за мостом, поражает меня своей неожиданностью. Та же бескрайняя бесконечность пространства и неба, которая была и прежде, но уже не степной целины, а рельсов, шлака, стрелок, грузовых и плоских, красных и зеленых вагонов, белых ладонь, открытых платформе, цистерн. От бывшего степи не осталось и следа, на всей колоссальной площади протянулись параллельные без числа ряда железнодорожных путей; на десятки километров раскинулся железнодорожный парк. И уже нет и следа плодородной земли; поверхность, залитый маслом, от жирное пятно нефти, покрытая слоем мелкого угля, шлака, мусора и грязи.
Железо, чугун, каменный уголь, кокс, цемент, кирпич обратили степь в черное кладбище. Исчезли непаханые залежи, и поезд мчится сквозь пространства, заполненные путями, вагонами, кирпичными корпусами електровень, заводов и фабрик.
Я подъезжал к городу, которого я еще не знал.
На вокзале меня встретили с торжественной помпой. Я не успел еще сойти с вагона, как Иван Васильевич Гуля, сияя от восторга, уже спешил отобрать у меня из рук чемоданчик и пальто.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62