Разве вищербилася кирпич в пешеходам, постарели акации на Проспекте, на заваленном отбросами площади между Музеем и горно институтом исчез бронзовый постамент Екатерины и на Институтском домовые появился под карнизы новый большой золотолитерний надпись: «имени тов. Артема ».
Я стоял, ожидая трамвай. Курил папиросу. Брюхати козы, утром объедали молодую посадку на Соборной площади, где разбрелись восвояси. Протянулась на восток тень от недостроенной червоноцегельнои дом. Прошел трамвай снизу вверх. Подошел мой Я сел к придирки.
Снова замелькали смуглые ноги кондукторша по доске вдоль вагона. Крутились красочные бумажные ленты с ее шкурятянои сумки. Вверх неслись деревья, отягощенные гроздьями цвету. Мы съездили вниз. Точнее, с бешеной скоростью, словно сорвавшись с тормозов, падали в бездну.
В вестибюле отеля, поднявшись с лавки, навстречу мне бросился Иван Васильевич Гуля Это было как взрыв. Катастрофа встречи. Он долго жал мне руки, заглядывал в глаза, занимал, ощупывал, словно наглядно хотел удостовериться в реальности моего существования.
Гуля был в ентузиястичному восторге, что я еще существую, что я не погиб, не пропал окончательно, что он еще имеет возможность видеть меня живым. Он был полон такого страха за меня он делал тысячу разнообразных предположений.
- Арсений Петрович, я, Завоблоно, мы все не могли дать себе совета, что с вами, дорогой Ростислав Михайлович, случилось: может, вы заболели, потеряли сознание, устав после путешествия. Вам стало нехорошо. Или, не дай Господи, еще чего похуже. Вы такой тщательный и точный, вы меня простите за мою фамилиярнисть, Ростислав Михайлович, но я бы сказал: образец педантичной пунктуальности, и ... вас нет. Этого не могло быть, Я предлагал Арсену Петровичу отложить собрание, потому что такое Совещание без вас? Арсений Петрович звонил по телефону, я дважды ездил в гостиницу, был в Музее, везде, но: нет! Нигде нет, Я был в отчаянии, Ростислав Михайлович, но что я мог сделать больше?Разумеется, вы могли пойти купаться. Неужели вы думаете я не был на Днепре? .. Разумеется, эта гроза ...
И тогда сразу, даже не изменив голоса, с таким же ентузиястичним пылом Иван Васильевич Гуля перешел к рассказу о утреннее заседание.
- Как жаль, что вы, Ростислав Михайлович, не были лично на собрании. Вы много потеряли. Доклад Арсения Петровича была чудесная. Она была безупречна. Арсений Петрович лучше выяснил все: историю варяжской церкви, ее художественное значение, кто такой Линник, его место и значение в украинском и мировом искусстве - подробно выяснил и доказал все. Даже сам Завоблоно благодарил Арсену Петровичу за его доклад. У меня такое впечатление, что Варяжские церковь таки передадут нам и из нее сделают музейный заповедник.
Он передохнул, ему явно не хватило воздуха, и он горячо пожал мне руку.
Он сообщил мне, что сегодня вечером не будет никаких сборов, как и предусмотрено по программе конференции, а следующее заседание состоится завтра, только не в десятый, а в 11:00 утра и, чтобы я этого только не забыл, - в помещении Художественного музея. Общее и покорно просьба, чтобы я непременно был на сборах.
Я поблагодарил за информацию и обещал прийти. Правда, вся эта Совещание и ее труд волновали меня гораздо меньше, чем это казалось на первый взгляд ентузиястичному Гули Что мне Гекуба, и что я Гекубе? ..
Пообедали мы вместе с Гулей здесь же в готелевому ресторане.
Вечером, в час, когда в открытых окнах моей комнаты еще светились зеленоватые сумерки, она трижды постучала в дверь.
Она вошла в комнату эффектная, принаряженные, живая!
Но теперь она показалась мне совсем другой, совсем не такой, как прежде. Утром, при первой встрече, она, ее убранство, ее сумка, прическа, все в ней было безпретенсийне и скромное. Во всей ее манере вести себя не было ничего подчеркнутого, никакой преднамеренности, она не имела на себе никаких украшений, которые отягощали бы ее красоту, или могли показаться какой-то степени излишними. Во всем была чрезвычайная сдержанность и окончательная четкость. Ритм ее движений, белое полотно блюзы, простая парусиновую юбка и красные на высоких каблуках ботинки. Ясный бремя волосы, небрежно закрученной в узел, и синева глаз: на пшеничном поле южные темносиние васильки.
На однотонном фоне отчетливее выступала цветовое пятно. Красота рождалась из нескольких красок, по ритмической простоты немногих линий. Белый пространство скатерти, ограничен в своем воображаемом обшари четырехугольником краев, и на нем густая красная краска лепестков тюльпана.
Даже вторично, переодетая в черное концертное платье с шляйфом, она сохранила общую сдержанность камерного стиля. Ее внешний вид приобрел большей торжественности, но не утратил ничего из присущей простоты. Черная длинное платье резче подчеркнула контурную суровость этой простоты. Ничего кроме противопоставление белого и черного. Белокурая авреоля тяжелого волос контрастировала с черным фоном платья. Четко наметилась стройность ее прямой фигуре. Это была торжественная простота ампира, утверждавшей совершенство красоты в ее отрицании.
На черной крышке рояля стояла белая удлиненная ампирная ваза. Стиль был выдержан точно.
Но теперь, такой, как она пришла ко мне, она была совершенно иная.
Мне всегда казалось непонятным, почему в ляйтмотив симфонии Шиманивського вдруг приходит слом. Такая прозрачная и простая музыкальная фраза вдруг распадается, рвется, срывается, теряет прозрачность, звуки нервно прыгают. В музыке молодого композитора появляются аритмичнисть, шумная напряженность, отзывы джазнои музыки ресторанов и кофеен.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62