Она пела романсы, пела гибким и глубоким голосом, пела о любви. И я был полон удивительного чувства, словно я перенесен был в совершенно другой мир, непохожим и наименьшее привычный. Все происходящее делалось в этом измененном мире, где все было то же и вместе с тем другое. Ее голос был зеркалом, что отображал этот отменен мир.
Я сидел на обита шелком стулья, опираясь на спинку, поглощенный голосом Ларисы, смотрел на четкий профиль молодого ученого, на высокое узкое его лоб с зачисаним обратно на висках волосами и ... ревновал. Да, я ревновал. Я совсем ничего не знал о взаимоотношениях Ларисы и этого физика, но змеиное жало ревности высасывало мне сердце.
Я думал о завтрашним свой отъезд, о Ларисе, что я ее оставляю здесь, и мой мозг смущали ядовитые представления и мысли. Каждую минуту я готов был взорваться во всей слепоте воспаленными ненасыщенной страсти. Я не был уверен себя. Кто знает, на что я был способен? ..
А голос Ларисы был победный, мощный, что не знал никаких пределов для своей деспотической власти. Голос Ларисы говорил о любви, и слова ее песен были обращены ко всем и к каждому. Я чувствовал зависть, боль, усталость и ненасыщенную жажду.
Я думал обо всем пережитом за последние дни, о Солнечный хаос, в который я погрузился, о Ларисе, о Чайковском, что его романсы пела Лариса. Я думал о той странной и страшной жизни и творчества Чайковского, о трагическом его любовь, о фантастический роман его с госпожой фон-Мекк, тянувшемся десятилетия и который в действительности не было.
Я задыхался. Я изнемогал. Я нырял в пропасть. Я был уничтожен. Но все это было лишь иллюзия. Реальностью был маленький прямоугольник коричневого картона, билет на поезд, лежал в кармане жилетки. Он утверждал, что завтра я отъедет.
Позже ужинали. Пили. Хозяин, Ларисин , жаловался все время на больную своей печени, но это не мешало ему пить больше всех нас. Ужин был много и со вкусом. Лариса, склонив на бок голову, сказала:
- К сожалению, Ростислав Михайлович, я и сегодня не испекла пирожков!
- Что делать? - Развел я руками.
Выйдя на балкон, я целовал Ларису. На следующий день я уезжал. Уже отцветали дерева, ветер нес по раскаленной мостовой проспекта белое ягоду акации, начинавшая увядать В солнечным воздухе пылала жара.
Весна кончалась. В свои права вступало южное лето. Лариса провожала меня на дворец. Мы ходили по перрону, держась за руки, плотно прижавшись друг к другу. Я обещал приехать летом. Она обещала концертировать осенью в Харькове. Я давил хрустящие пальцы.
Зазвонил колокол. Я поцеловал ладонь Ларисиной руки. Сошел в вагон, прошел в свое купе, спустил оконную раму и, когда поезд начал двигаться, я перегнулся через окно и в последнее поцеловал кончики ее пальцев. Лариса шла за вагоном. Сквозь гул движения и грохот колес я услышал:
- Признайте, что все, что было, было лишь случай?
Я крикнул:
- Необходимость!
Не знаю, слышала она. Поезд ускорял шаг. Она махала своей легкой красочной зонтиком.
Я спустился на мягкую кушетку и устало закрыл глаза. В кружении огневых пятен передо мной пронеслась белая, залитый солнечным лучами «Варяжская церковь», черные треугольники старых бабушек на ступеньках церковной паперти, серая брусчатка улицы под склоном горы, рельсы трамвая, узкая парусиновую юбка, высокие каблуки ботинок, Лариса.
Проводник отодвинул дверь в купе и сказал:
- Граждане, закройте окна! Сейчас мост! ..
Я открыл глаза. С голубой бездны снялся невыносимый белый блеск Днепра.



1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62