Поэт. Философ.
Она кладет свою голову мне на колени, смотрит на меня снизу вверх и после короткой павзы отмечает поучительно:
- Чтобы продавать вино, нужно быть также и поэтом. Я повторяю то, что вчера сказал этот хозяин:
- Есть вино и вино! Есть женщина! Вино, как женщина! .. Есть вино, что, отведав его да каплю, не забываешь его вкуса никогда в жизни. Так же и женщины! Мне кажется, Лар, вы принадлежите к подобным женщин.
Рука моя погрузилась в дебри ее волосы. В своих блужданиях пальцы сохраняли образы некогда ощущенных чувств, оттенки полузабытых воспоминаний, волны утех, казавшиеся навсегда утраченными или никогда еще не известными.
У женщин бывает разное волос. Иногда оно крепкое, твердое и упругое, рука чувствует прикосновение этого волосы, словно сопротивление и принуждение. Иногда волосы словно тает между пальцами, исчезая в ощущении прикосновения как легкий течение пены. Мягкий кукольный лен. У Ларисы отборное и тяжелое волос, сохранивший свою жизнь, не сожжен электрическим током и не вымершие в яде хемикалий.
Пальцы четко ощущают каждый отдельный волос. Я перебираю их в своих руках, как стволы спелой пшеницы.
Разговор обращается к начальным подробностей нашего знакомства. Эта тема никогда не теряет своего веса и любопытства для тех, которые полюбили. Она позволяет восстанавливать в сообществе упоминаний чувство, которое только начало зарождаться.
Однако Лариса почему привносит в разговор оттенок некоторой передупевненосты. Это чувствуется в ее манере задавать вопросы. Она настроена сегодня скептически. В женском скепсиса никогда нет примирительной кротости, наоборот, в нем всегда есть элемент вражды.
Наше знакомство началось слишком сногсшибательно, чтобы в него можно было поверить Сегодня она полна сомнений. Сегодня она не верит в то, с чем соглашалась вчера.
Увидев неизвестную женщину, ощутить ее как згучання музыкальной фразы! .. Не слишком много беру я на себя, утверждая это как факт? Говорю, которой трезвой, реальной человеку нужны подобные химеры? Она не хочет, чтобы ее обманывали и тогда издевались. Сегодня она защищается. Она переходит в наступление. Она не Лиза, я не Герман. Она не требует, чтобы ей рассказывали сказки.
Она смеется. Смехом она затушковуе умышленную раздражительность своих вопросов. Наконец, она совсем не хочет со мной ссориться, и поэтому смеется, потому лучше знает змислову обольстительность своего смеха. Но она упрямая. Она требует от меня объяснений, она начинает издалека:
- Можно узнать человека с первого от нее впечатление?
Я утверждаю решительно:
- Думаю, что да!
Но ее не удовлетворяет ответ, построенная на простом утверждении. Она уточняет формулу вопрос:
- Увидев впервые, никогда прежде не видя и ничего о том человеке не зная, полностью ничего?
- Да, - говорю я, - увидев впервые, никогда прежде не видя, ничего о ней не зная, за одним только первым от нее впечатлением.
- Так-таки совсем ничего не зная?
- Совсем.
Этого всего слишком мало для нее.
- Это невозможно.
Она досадно поражена. Она обрывает разговор, принимает свою голову от меня с колен, с напускным равнодушием простирается на песке судьбы, подкладывает ладони под волосы и молча смотрит на белые облака, которые парусами неизвестных кораблей плывут в неведомую страну.
Молчание, как отточенное лезвие меча, легла между нами. Нас отделил холод стали. Я обескуражен. Она явно недовольна из меня и не скрывает своего недовольства.
В ее вопросах и возражениях, неожиданно четких, подчеркнуто демонстративным, и в том, что я растерялся и не могу дать себе совета, найти для себя никакого удовлетворительного аргумента, чтобы укрепить хотя бы свои позиции, я узнаю всю непосредственность опасности, мне грозит . Тонкая нить нашего недавнего и так неожиданно завязанного знакомства так же неожиданно может оборваться. Вот она поднимется из песка, пробежит по мне попутным равнодушным взглядом, зевните: «Что-то становится скучно», «Что-то уже слишком поздно» или «Кажется, собирается дождь», и тогда все кончено.
Я понимаю все это слишком хорошо. Сегодня день покаяния. Сегодня она предпочитает просмотреть еще раз все то, что произошло вчера. Сегодня она проверяет меня и себя. Она делает то, что и каждая другая женщина: она пытается либо найти оправдание для себя, или обвинить меня.
До сих пор она лежала, растянувшись на песке, эта красивая обнаженная женщина. Теперь она садится, поджав под себя ноги. Она не говорит ничего. Меланхолично пересыпает песок из горсти в горсти, и тоненький ток песка сыплется между узких ее пальцев, падает возле ступней ног и образует бугорок, медленно растет.
Или не следовало бы сразу признать себя виновным и принести ей, как дар, искренность моей епитимьи, умоляющий выкуп за все мои существующие и несуществующие проступки?Капитулировать перед ней, принять на себя всю вину и искать спасения в ее милости? Надеть на себя маску великого лохматого собаки, добродушного и неспособного ни на что другое, как только прыгать и громко лаять, но полностью и безоговорочно преданного своей хозяйке?
Я понимаю: в этот момент решается судьба моей любви, быть или не быть и, если быть, то как быть?
Псом верным лечь у ее ног, отдать навсегда ей свою волю, себя, свое мнение и свои чувства. Я смотрю на нее. Я нерешительно касаюсь ее руки.
- Возможно, - говорю я, - вы правы!
Я прикладываю все усилия, чтобы она не почувствовала следов моей неуверенности.
Она поднимается, словно давая тем знак, что разговор вступила безнадежного оборота и мне нет на что надеяться. В этот способ я не спасу себя.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62