Он поздравил нас, пожал нам всем по очереди руки. Спросил, смакуют нам приготовленные им блюда?
Мы не скупились на похвалы. Они были единодушны и ентузиястични. Вероятно, несколько слишком громкие для этой комнаты с низкими потолками. Он поблагодарил нас за хорошую о нем мнение и когда, на наше приглашение, он, вместе со всеми, выпил стакан вина, то угол его острого кадык двигался и торчал, спазматические вздрагивая на сухорпявий, жилистой его шее.
Пристукнув донышком, он поставил стакан на стол и подолом фартука вытер себе губы и усы. Тогда, душевно тронут, он пообещал нам приготовить отличные чебуреки.
- Такие хорошие люди должны и съесть чего доброго! - Произнес он торжественно.
Следует признать, он выполнил свое обещание. Представленные на стол золотистые, с шагреневая кожурой, продовгасти сочные чебуреки были безупречны. Это был неперевершуваний шедевр кулинарии. Я не выдержал и спросил его, не рисует он, как и его предшественник?
Он скромно и с достоинством ответил, что пока он не имел возможности испытать себя в этой области.
Я горячо посоветовал ему сделать это, уверяя, что такой большой мастер в приготовлении чебуреков, как он, имеет все основания претендовать на то, чтобы достичь не менее высоких степеней также и в искусстве рисования.
- Мне, - сказал я, - увы, не пришлось оценить искусства вашего предшественника в приготовлении шашлыков, но, думаю, вы рисовать так же досконально, как и он, Приготовленные вами чебуреки лучше свидетельствуют ваши способности к искусству.
Он стоял задумчивый и отсутствует. Казалось, он мечтал, мечтал о чем-то далекое и удивительное.
Он поблагодарил за хорошую о нем мнение и обещал подумать по поводу моей заметки, взвесить и тогда через некоторое время дать мне окончательный ответ.
Он ушел, склонив голову, на его плечи легло бремя колебания.
Я почувствовал, что совесть моя изумлением. Я нарушил внутренний его покой, я вызывал в нем неуверенность. Зачем? ..
Домой после ужина мы возвращались вместе с Гулей. Он был в лирически-приподнятом настроении. Он не говорил, он напевал. Он утверждал, что он счастливый человек, потому имеет возможность со мной идти.
Гуля пытался обнять меня. Но так как он был далеко меньше меня ростом, и руки, после попойки, не очень повиновались ему, и ноги заносили его упорно сторону, он все время хватался за мой пиджак тяг, так что мне пришлось, наконец, взять его за руки и попросить, чтобы он оставил мой пиджак в покое, я рискую оказаться без одежды.
Бесполезные уговоры! Ничтожные обещания с его стороны! Он сразу забывал о них и все снова и снова повторял свои попытки обнять меня за талию, и снова тянул меня за пиджак, и снова утверждал, что он сегодня самый счастливый из всех людей на свете.
Речитатив переходил в пространную мелодеклямацию. Растроганный, в приподнятом настроении, он убеждал меня, что я замечательный человек и только с присущей мне скромности я не подчеркиваю этого и меньше.
Преодолевая сопротивление пространства, не совсем определенными шагами, мы пришли наконец к гостинице. Пальмы вестибюля вынырнули из забвения, как не уверена упоминание о путешествии, которой не было. Или не пришлось мы заказать для себя салат из бананов и бивштексы из мяса обезьян? .. В любом случае, по Гуле, то он не возражал.Ветер тропиков сдувал его в неизвестность.
И в тот момент, когда из пропастей беспамятстве вдруг вынырнул передо мной Гуля, я вдруг понял, что, собственно, я не знаю, что я должен теперь делать с ним. Я знал: было бы слишком жестоко с моей стороны бросить его на произвол судьбы. Совесть не позволяло мне сделать это. Я знал: я должен был провести его домой. Я готов был пойти даже на такое самопожертвование, хотя я и ощущал себя усталым до края за день поездки, суеты, знакомств, встреч, ужина: я хотел спать, я зевал, открыто, не прячась.
Спас меня портье. Он догадался получить извозчика. Грохот колес развязал ситуацию. Но Гуля сопротивлялся: он протестовал. Он был возмущен. Он энергично заявил, что никуда не поедет. Тем более домой. Он еще многое мне сказать и прежде доказать, что он очень счастлив, ближе со мной познакомившись.
- Вы не можете представить себе, Ростислав Михайлович, - деклямував он, - какой я безмерно счастлив, так по-приятельски искренне и откровенно беседуя с вами.
Счастье доверху переполнило его. Портье осторожно взял Гулю за плечи. Я помогал втянуть его в фаетон и извозчик сразу погнал лошадей. Перегнувшись через задок экипажа и протягивая ко мне руки, Гуля еще долго что кричал вдогонку.Сночной темноты доносились крики, мольбы о спасении человека, погибает, и заверения в душевной мне преданности.
Сцена была вполне в диккенсова стиле, и я заснул, чувствуя себя истинным Пиквикком, с приятным чувством оптимистической веры в будущее человечества, что люди в существе своем добрые и что в этом мире еще можно создать общество на принципах всеобщей гармонии и счастья.
Я сажусь на маленький открытый вагон трамвая, рельсы которого проложены на проспекте между двумя полосами бульвара, растянулись на километры. Кондукторша, в красном платке и балетках, пробегает вдоль вагона по длинной ступеньке. Мелькают толстые загорелые ноги.Скожевенной большой сумки, висящий у нее через плечо, змеи выползают красочные бумажные ленты. Девушка трещат. Вагон трогается.
Жужжит и поет сталь, позвякивают цепи, покачивается вагон. Локтем правой руки я опираюсь на желтый перила скамьи. Степной вологотеплий ветер дует от Днепра, качает листья деревьев, мягко прижимает нежные ладони мне к лицу, ласкает лоб, перебирает, теребит волосы и неуловимым, едва ощутимым касанием, проскользнув по губам, шепчет щекочущего в ухо.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62