По существу гораздо опаснее, потому что внутреннее гораздо
глубже и более серьезна, та форма устранения научного знания,
которая представлена в современной литературе о душе и при-
роде человека, или просто пренебрегающей научной стороной
знания, или сознательно ее отвергающей. Мы не можем, конечно,
требовать от мыслителей-художников, раскрывающих нам тайны
человеческой души, вроде Достоевского, Толстого, Ибсена, или
от мечтателей и проповедников, вроде Ницше, Метерлинка ,
Карпентера, чтобы они непременно занимались наукой или при-
давали своим размышлениям и наблюдениям научную форму.
Это было бы нелепым педантизмом и неблагодарностью к ним:
ибо плоды их духовного творчества достаточно ценны так, как
они есть, и дают богатейшую пищу и научной мысли. Опасность
начинается там, где такая литература или принимается за воз-
мещение научного знания, или сама выступает с таким притя-
занием. Где философия открыто отождествляется с поэтическим
вдохновением, религиозной верой или моральной проповедью -
как это имеет место, например, у Ницше, который видит в фи-
лософе не искателя истины, а <законодателя ценностей>, или у
одного новейшего талантливого русского мыслителя, который
решительно отрицает какую-либо связь философии с наукой и
отождествляет ее с чистым, автономным творчеством, анало-
гичным искусству,-там совершается настоящее философское
грехопадение; это есть подлинный философский декаданс, не
менее гибельный оттого, что им руководит противоположный его
фактическому итогу мотив возвышения философской мысли,
освобождения ее из рабского и несвободного ее состояния. Внут-
ренний психологический мотив этого направления открыто вы-
сказан в прагматизме, этом характернейшем симптоме философ-

ского кризиса нашего времени: оно ищет не истины, а полезного,
нужного, жизненно-ценного для человека. Не нужно быть кабине-
тным ученым или бездушным педантом, чтобы считать это на-
правление ложным и вредным и утверждать, что человек имеет
не только право, но и обязанность искать объективную истину,
независимую от его желаний и мечтаний. При всей ценности
идеала живой, цельной, жизненно-плодотворной правды, которая
предносится самым глубоким представителям этого умонастро-
ения, ошибочность и опасность этой точки зрения состоит в том,
что психологическое ударение в ней падает не на понятие правды
и ее внутренние признаки, а на моменты жизненности и пло-
дотворности. В этом таится великая опасность релятивизации
и субъективизации понятия правды, освобождения мыслящей
личности от подчинения сверхличным объективным нормам.

Как бы то ни было, и как бы кто ни решал для себя общий
вопрос о природе и ценности истины, мы решительно утверждаем,
что учение о душе и человеческой жизни - то, что обычно
зовется устарелым именем <метафизики>, искаженным ложными,
лишь исторически накопившимися ассоциациями - есть не ис-
кусство, не проповедь и не вера, а знание, или что оно, по
крайней мере, возможно и нужно также и в форме точного
научного знания. Конечно, философия - и в частности фило-
софия души - есть, в силу особенностей своего предмета, сво-
еобразная наука, с своим особым методом и характером, - на-
ука, отличная, например, от математики и опытного естествоз-
нания; ее назначение - быть именно посредницей между свер-
хнаучной областью религии, искусства, нравственности
и областью логического знания; роль интуиции в ней особенно
велика, да и по характеру своему эта интуиция не совпадает
с интуицией частных наук. Но ведь и в пределах самих пос-
ледних мы встречаем в отношении значения и характера ин-
туиции глубокие своеобразия: достаточно напомнить, как глубоко
отлична история, имеющая своим предметом конкретную форму
человеческой жизни во всей ее целостности, от абстрактных
наук. Но если и в отношении истории, ввиду этого ее своеоб-
разия, и противниками, и сторонниками ее высказывалось мне-
ние, что она не есть наука, то в настоящее время, к счастью,
никто не будет отрицать возможности научной истории из-за
того, что момент художественного творчества явно соучаствует
в исторической интуиции, и никто тем самым не будет считать
историка свободным от общих требований научного познания
истины. Мы требуем аналогичного отношения и к философии,
и в частности - здесь мы снова и окончательно возвращаемся
к нашей теме - к философской теории о природе души и че-
ловека. Между крайностью позитивистически-рационалистичес-
кого понимания науки, для которого требование <научной ПСИХО-

логии> означает требование сосредоточиться лишь на том в ду-
шевной жизни или вокруг нее, что может быть измерено, сосчита-
но и чувственно воспринято, и обратной крайностью отождест-
вления учения о душе с художественным или религиозным вдох-
новением, - мы избираем трудный, но, думается, единственно
плодотворный путь объективной науки, вместе с тем, по своему
характеру и методу, адекватной своеобразию, глубине и зна-
чительности своего предмета. Мы хотим не проповедовать, не
веровать и не творить создания искусства, а познавать но мы
хотим, познавать не проявления жизни души во внешне-пред-
метном мире, не чувственно телесную оболочку ее, а само ядро,
само существо душевной жизни, как таковой.

Но здесь мы должны посчитаться с одним возражением или
сомнением, которое, как мы предвидим, давно уже созрело в соз-
наЬии многих читателей. Да возможно ли вообще - спросят нас
- научное познание такой проблематической, заопытной об-
ласти, как человеческая душа?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101