напротив, душевная жизнь пред-
станет нам тогда, как великая неизмеримая бездна, как особая,
в своем роде бесконечная вселенная, находящаяся в каком-то
совсем ином измерении бытия, чем весь объективный пространст-
венно-временный мир. То обстоятельство, что при другой, обычной,
внешне-объективной позиции сознания душевная жизнь выступает
в совсем ином виде, лишь как некая мелкая деталь трезвой, общео-
бязательной, единой для всех людей картины предметного мира,
ничуть не устраняет этого ее внутреннего существа и, так сказать,
совсем не конкурирует с последним, подобно тому, как внешний
облик вещи - например, внешняя картина здания на фоне других
зданий или ландшафта - не конкурирует с картиной внутренний
жизни, в нем происходящей и незаметной снаружи. Душевная
жизнь - пользуясь еще раз счастливым выражением Лотце -
есть именно то, за что она выдает себя в непосредственном
переживании. Раз мы только избежим наивного отождествления
целокупного бытия с предметной действительностью, то совершен-
но очевидно, что бесформенный мир наших грез и мечтаний, стра-
стей и стремлений, восторгов и отчаяния с непререкаемой необ-
ходимостью есть именно то, что он есть, т. е. то, что мы в нем
переживаем. Мы хотим этим сказать не то, что он вообще есть факт
в смысле чего-то, реального с точки зрения самого же предметного
сознания; никто, конечно, не отрицает, что человек есть существо
одушевленное, т. е. что в состав объективных процессов, образу-
ющих его реальность, входят и душевные переживания. Нет,
помимо того, этот своеобразный мир ест ь в том самом смысле и ест ь
именно то, в каком и чтб он есть для самого себя. Он есть именно
совершенно самобытный и в известном смысле самодовлеющий мир,
имеющий собственные условия жизни, бессмысленные и невозмож-
ные в другом плане бытия, но единственно естественные и реальные
в нем самом. О нем нельзя сказать, ни где он находится, ни когда и
как долго совершаются процессы его жизни, ибо он - везде и нигде,
всегда и никогда, в том смысле, что эти мерки вообще к нему не
применимы. Эти утверждения суть не выдумка и не гипотеза, а
чистый опыт, в самом строгом и точном смысле этого слова. И раз
зафиксировав этот опыт, мы уже можем сопоставить его содержание
с содержанием иного, внешне-предметного опыта, без того, чтобы
первое от этого лишилось своей реальности на своем месте или
в своем измерении бытия. Мы не скажем уже, что <объективно> или
в <действительности> душевная жизнь человека есть лишь совокуп-
ность процессов, совершающихся в определенном отрезке
объективного времени и приуроченных к телесному организму. На-
против, этот предметный психофизический облик человека будет
для нас отныне лишь проступающей во вне маленькой вершиной, за
которой мы знаем бытие все расширяющейся вглубь и неизмеримой
бездны. Человек в своем внешнем проявлении в предметном мире

носит как бы скромную личину маленькой частицы вселенной и на
первый взгляд его существо исчерпывается этой внешней его
природой; в действительности же то, что называется человеком,
само в себе и для себя есть нечто неизмеримо большее и качественно
совсем иное, чем клочок мира: это есть внешне-закованный в скром-
ные рамки скрытый мир великих, потенциально бесконечных ха-
отических сил; и его подземная глубь так же мало походит на его
внешний облик, как мало внутренность огромной, скрывающей и
богатство, и страдания темной шахты походит на маленькое
отверстие спуска, соединяющее ее со светлым, привычным миром
земной поверхности.

Это общее понимание душевной жизни как особого мира мы хотели бы
конкретно иллюстрировать на примере одного тина душевных переживаний,
именно явлений детской игры, а также художественных переживаний (что
явления этих двух родов имеют некоторый общий корень - это можно и нужно
утверждать, отнюдь не разделяя теорий Шиллера и Спенсера, отождествляющих
искусство с игрой). Обычный подход психологии к этим явлениям есть подход
извне со стороны; в большинстве психологических объяснений этих явлений
нетрудно подметить оттенок изумления перед самим их существованием, отно-
шение к ним как к чему-то ненормальному. Зачем вообще нужно ребенку
воображать себя лошадью, разбойником, солдатом? Почему он не удовлетворяется
тем, что он есть <на самом деле>? И зачем также всякому человеку нужно
питаться вымыслами искусства, наслаждаться изображениями несуществующих
людей, их страданий, грехов и подвигов или вкладывать в природу жизнь и
смысл, которых в ней на самом деле нет? Большинство теорий игры и искусства
сознательно или бессознательно пытаются дать ответ именно на такую постановку
вопроса. Но именно такая постановка вопроса в корне ложна. Ребенок, <во-
ображающий> себя разбойником, солдатом или лошадью и <изображающий>
из себя эти существа, в действительности более прав, чем его родители или
ученые психологи, видящие в нем только маленькое, беспомощное существо,
живущее в детской. Ибо под этой внешностью действительно таится
потенциальный запас сил и реальностей, не вмещающихся во внешне-пред-
метную реальность его жизни. В этом маленьком существе действительно
живут силы и стремления и разбойника, и солдата, и даже лошади: оно
фактически есть нечто неизмеримо большее, чем то, чем оно кажется пос-
тороннему наблюдателю, и потому оно неизбежно не может удовлетвориться
ограниченным местом и значением, которое ему отведено во внешне-предметном
мире. Точно также и взрослый человек в своей душевной жизни есть нечто
неизмеримо-большее, чем тот облик, с которым он выступает во внешнем
мире.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101