Пространство есть
математическое единство, система определения, консти-
туирующая именно материальный мир; <образы> же, хотя бы
и протяженные, входят в иное единство - в единство моей ду-
шевной жизни, которое по самому существу своему не есть
система определения, и потому не есть <пространство>, как
математическое единство протяженности; поэтому в душевной
жизни протяженность может присутствовать лишь как бесфор-
менное, неизмеримое качество, а не как определенное и потому
измеримое математическое отношение. Когда от <самого дерева>
мы переходим к <образу дерева>, то теряется мерило, объек-
тивный масштаб, в силу которого материальные предметы имеют
для нас определенную величину и занимают определенное место,
и лишь различие между наличностью и отсутствием этого мерила
образует различие между материальным предметом и душевным
образом его. Материальные предметы находятся в простран-
стве это значит, что их протяженность есть для них форма их
бытия, момент определяющей их логической системы бытия:
образы же, в качестве элементов душевной жизни, не входят
в эту систему, и поэтому их протяженность есть для них лишь
простое бесформенное, непосредственное и неопределимое внут-
реннее качество.

Но если так, то так называемая <непротяженность> психичес-
кого есть лишь производная и неточно обозначенная его черта.
Отчего обращают внимание только на эту, так называемую <не-
протяженность> психического и не замечают, что совершенно так-
же душевное, как таковое, <невременно>? В самом деле, поскольку
мы погружены всецело в нашу душевную жизнь и не имеем пред-
метного сознания, мы не имеем и сознания времени как измеримого
единства. Не одни только <счастливые часов не наблюдают""; их не
наблюдают и люди, всецело охваченные несчастьем или любым
вообще аффектом (вспомним так часто описанное состояние воина
во время атаки!), и грезящие или дремлющие, - словом, все, в ком
волны душевной жизни затопили сознание внешнего мира. Но тог-
да мы должны признать, что и там, где душевная жизнь сопровож-
дается предметным сознанием, она сама, как таковая, невременна.
Это не замечается только потому, что непосредственное познание
душевной жизни, как таковой, познание, так сказать, изнутри,
как опознанное переживание, подменяется наблюдением отно-
шения между душевными явлениями как реальными процессами
и внешним (телесным) миром. В психологии постоянно идет речь

ДУША ЧЕЛОВЕКА

ЧАСТЬ 1. СТИХИЯ ДУШЕВНОЙ ЖИЗНИ

об измерении времени душевных явлений. Но чтб собственно и как
при этом измеряется? Мы имеем общее сознание некоторой (оп-
ять-таки никогда точно не определимой) единовременности ду-
шевных явлений определенным предметным процессам. Измеряя
последние, мы переносим их измеренную длительность на дли-
тельность душевных переживаний. Мы можем сказать: наше угне-
тенное настроение длилось 1 час, так же, как мы можем сказать:
боль в руке занимает место от плеча до локтя, т. е. около 10 вер-
шков. И как в последнем случае мы не прикладывали аршина к са-
мой боли, а только к нашему телу, в котором в неопределенной
форме <локализована> боль, так во втором случае мы измеряем не
душевный процесс, как таковой, а совпадающий с ним
(приблизительно) отрезок времени предметных процессов. Только
потому, что мы выходим из внутреннего мира душевного
переживания, как такового, переносимся в предметный мир и уже
в самом последнем помещаем переживание, как его особую часть,
мы имеем возможность измерять время душевного переживания.
Поскольку я действительно переживаю, переживание лишено
измеримой длительности, не локализовано во времени; лишь пос-
кольку я возношусь над переживанием, как бы отчуждаюсь от него
и мыслю его, т. е. подменяю его невыразимую непосредственную
природу его изображением в предметном мире, я могу определять
его время. Пусть кто-нибудь попытается, переживая какое-нибудь
сильное чувство, в то же время и не уничтожая самого чувства,
определить его длительность, и он тотчас же убедится, что это -
неосуществимая, более того, внутреннее противоречивая задача.

Эти соображения приводят нас к выводу, что по крайней
мере одна из основных черт душевной жизни, в ее отличии от
предметного мира, есть ее неизмеримость: так называемая не-
протяженность - которую точнее нужно было бы назвать не-
пространственностью - душевной жизни, есть лишь одно из
проявлений этой неизмеримости. Но для того, чтобы уловить
своеобразие душевной жизни в его существенных чертах, мы
должны опять исходить не из каких-либо теорий и их критики,
а из непредвзятого описания душевной жизни, как она непос-
редственно нам дана. Тогда мы увидим, что то, что мы назвали
общим и неопределенным термином неизмеримости, разверты-
вается в сложное многообразие конкретных черт.

II

Первое, что мы наблюдаем в душевной жизни, есть присущий
ей характер сплошности, слитности, бесформенного единства.
Прежняя психология, можно сказать, целиком строилась на игно-
рировании этой основной черты. Под сознанием или душевной
жизнью разумелось какое-то (большей частью, молчаливо допу-

скаемое) пустое, чисто формальное единство, нечто вроде пустой
сцены или арены, которая как бы извне наполнялась содер-
жанием; и это содержание состояло в том, что на сцену (из-за
неведомых кулис) выходили определенные, строго обособленные
персонажи, в лице <ощущений>, <представлений>, <чувств>,
<стремлений> и т. п. Эти персонажи вступали в определенные
отношения друг с другом - дружеские и враждебные, они то
выталкивали друг друга со сцены или боролись за преобладание
на сцене, то сближались так, что позднее выходили на сцену
лишь совместно.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101