Наполовину сгорела, эта
сосновая спичка со сладостным ароматом, прекрасная, точно самородок ред
кого золота. Я ее поцеловал.
Ц Спичка, Ц произнес я. Ц Я люблю тебя. Тебя зовут Генриетта.
Я люблю тебя душой и телом.
Я положил ее в рот и начал жевать. Уголь на вкус был как деликатес, горько-с
ладкая сосновая древесина, хрупкая и сочная. Вкусно, восхитительно вкусн
о. Та самая спичка, которую она держала в пальцах. Генриетта. Прекраснейша
я спичка, какую мне только доводилось жевать, мадам. Позвольте мне вас поз
дравить.
Теперь женщина шла быстрее, и за нею дрейфовали сгустки дыма. Я на ходу ими
упивался. Ага. Бедра у нее перекатывались клубком змей. Я чувствовал его г
рудью и кончиками пальцев.
Мы приближались к кварталам кафе и бильярдных вдоль набережной. Ночной в
оздух тренькал людскими голосами и далекими щелчками бильярдных шаров.
Перед «Экме» неожиданно возникли стивидоры с киями в руках. Должно быть,
услышали стук женских каблуков по тротуару Ц выскочили внезапно, а тепе
рь стояли перед входом, ждали.
Она прошла вдоль шеренги молчаливых глаз, и те следили за нею, медленно по
ворачивая шеи, пятеро мужиков, кучковавшихся в дверях. Я отставал футов н
а пятьдесят. Я презирал их. Один, монстр с прицепленным к карману рыболовн
ым крючком, извлек изо рта сигару и тихонько присвистнул. Ухмыльнулся ос
тальным, прочистил горло и харкнул серебристой ленточкой на мостовую. Я
презирал этого мужлана. Знает ли он, что существует городское распоряжен
ие, запрещающее извергать на тротуары слюну? Ему неведомы законы приличн
ого общества? Или он просто необразованное человеческое чудовище, вынуж
денное харкать, харкать и харкать чисто из своей животной природы, отвра
тительного порочного телесного позыва, что заставляет его изрыгать мер
зкую слизь, когда хочется? Знать бы хоть, как его зовут! Я бы его сдал в отдел
здравоохранения и подал бы на него в суд.
Тут я дошел до подъезда «Экме». Мужики и за мной пронаблюдали Ц бездельн
ики, лишь бы на что-нибудь позексать. Женщина уже шла по тому кварталу, где
все здания черны и пусты Ц сплошной огромный ряд черных голых провалов.
На миг остановилась перед одним окном. Затем двинулась дальше. Что-то в ок
не привлекло ее внимание и задержало.
Дойдя до этого окна, я понял, в чем дело. То была витрина единственной засе
ленной лавчонки в квартале. Магазин подержанных вещей, ломбард. Рабочий
день давно окончился, и магазин закрылся, а на витрине горой навалены укр
ашения, инструменты, пишущие машинки, чемоданы и фотокамеры. Объявление
в витрине гласило: «Платим Самые Высокие Цены За Старое Золото». Я знал, чт
о она прочла эту бумажку, и перечитывал ее вновь и вновь. «Платим Самые Выс
окие Цены За Старое Золото». «Платим Самые Высокие Цены За Старое Золото
». Теперь мы оба ее прочли, она и я Ц Артуро Бандини и его женщина. Чудесно!
И разве она не вгляделась пристально в глубину лавки? Бандини так же пост
упит: как женщина Бандини, так и сам Бандини. В глубине горела маленькая ла
мпочка над небольшим приземистым сейфом. Комната была просто набита ста
рьем. В одном углу стояла проволочная клетка, за которой приткнулась кон
торка. Глаза моей женщины видели все это, и я не забуду.
Я повернулся идти за ней дальше. На следующем перекрестке она сошла с тро
туара в тот момент, когда светофор вспыхнул зеленым: ИДИТЕ. Я подскочил, ст
ремясь перейти улицу тоже, но свет изменился на красный: СТОЙТЕ. К черту св
етофоры. Любовь не терпит барьеров. Бандини должен прорваться. Вперед, к п
обеде! И я перешел через дорогу. Женщина оказалась всего лишь в двадцати ф
утах, и округлая тайна ее форм уже переполняла меня. Вскоре я обрушусь на н
ее. Вот это мне в голову как-то не приходило.
Ну, Бандини, так что ты будешь сейчас делать?
Бандини не медлит. Бандини знает, что делать, Ц не так ли, Бандини? Разумее
тся, знаю! Я заговорю с нею сладкими словами. Я скажу: приветствую, возлюбл
енная моя! Какая к тому же прекрасная ночь; и не станешь ли ты возражать, ес
ли я немного пройдусь с тобою? Я знаю немного утонченной поэзии, вроде Пес
ни Песней и еще этой, длинной, из Ницше… ну, про сладострастие Ц что ты пре
дпочтешь? А тебе известно, что я писатель? Да, в самом деле! Я пишу для Вечнос
ти. Давай пройдемся до самой линии прибоя, и я расскажу тебе о своей работе
, о прозе для Вечности.
Но когда я нагнал ее, случилось странное.
Мы поравнялись. Я кашлянул и прочистил горло. Я уже собирался было сказат
ь: здравствуйте, уважаемая. Но что-то в глотке у меня заклинило. Я ничего не
мог сделать. Даже взглянуть на нее не мог, потому что голова отказывалась
поворачиваться на шее. Решимость моя испарилась. Мне показалось, что сей
час я грохнусь в обморок. Я падаю, сказал я себе; я в состоянии коллапса. А по
том произошло самое странное: я побежал. Я подбрасывал ноги, закидывал го
лову и несся, как последний дурак. Работая локтями, ноздрями ловя соленый
воздух, я делал ноги, словно олимпиец, словно спринтер на последнем отрез
ке к победе.
Ну а сейчас ты что делаешь, Бандини? Почему ты бежишь?
Мне хочется бежать. Ну и что с того? Полагаю, я могу побегать немного, если м
не так хочется, не правда ли?
Мои подметки клацали по пустынной улице. Я набирал скорость. Двери и окна
проносились мимо удивительнейшим образом. Я никогда раньше и вообразит
ь не мог, что способен развивать такую скорость. Я стремглав проскочил За
л Докеров и плавно свернул на Франт-стрит. Длинные склады отбрасывали на
дорогу черные тени, среди них разносилось поспешное эхо моих шагов.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54