Много лет покойник. Писатель-то он бессмертный
, и слова жгут огнем со страниц его томов, к тому же Ц великое влияние на ве
сь современный век, но живее от этого он не станет, и я это хорошо понимаю.

Потом я попробовал Шпенглера.
Я сказал:
Ц Дорогой мой Шпенглер. Ужасно.
Ц Эй вы, Шпенглер. Ужасно.
Ц Послушайте, Шпенглер! Еще ужаснее.
Я сказал:
Ц Что ж, Освальд, как я уже говорил… Бррр. Гаже не бывает.
Оставались мои женщины. Они тоже умерли; может, хоть в них чего отыщу. Одну
за другой я перебрал их всех, но безуспешно: стоило о них подумать, как на м
еня накатывала дикая страсть. Ну может ли человек испытывать страсть и м
олиться? Это же скандалезно.
После этого я передумал Ц и все насмарку Ц о стольких людях, что утомилс
я от всей этой затеи и уже готов был все бросить, как вдруг в голову мне при
шла отличная мысль: а заключалась она в том, что я должен молиться не Богу,
не кому другому, а самому себе.
Ц Артуро, друг мой. Любимый мой Артуро. Ты, кажется, страдаешь так сильно и
так несправедливо. Но ты храбр, Артуро. Ты напоминаешь мне могущественно
го воителя, покрытого шрамами миллионов завоеваний. Что в тебе за мужест
во! Что за благородство! Что за красота! Ах, Артуро, как же ты на самом деле п
рекрасен! Я так тебя люблю, мой Артуро, мой великий и могучий бог. Так плачь
же, Артуро. Пусть слезы твои стекают вниз, ибо жизнь твоя есть жизнь борени
й, жизнь одной горькой битвы до самого конца, и никто не ведает об этом, кро
ме тебя, прекрасного воина, что сражается в одиночку, ни разу не дрогнув, в
еличайший герой, подобных которому мир никогда не знал.
Я опустился на корточки и рыдал, пока не заболели бока. Я распахнул рот и в
ыл, и становилось так хорошо, так сладко было плакать, что скоро я уже смея
лся от удовольствия, хохотал и плакал, и слезы катились градом по лицу и ом
ывали мои руки. Я мог бы так рыдать часами.
Прервали меня шаги в гостиной. Монины шаги. Я встал и вытер глаза, но все ра
вно знал, что они покраснели. Запихав порванную юбку под рубашку, я вышел и
з чулана. Чуть кашлянул, прочищая горло, дабы показать, что я со всем окруж
ающим запанибрата.
Мона не знала, что дома кто-то есть. И свет не горел, и все остальное, и она ду
мала, что в квартире никого. Она посмотрела на меня в удивлении, будто впер
вые видела. Я сделал несколько шагов, туда-сюда, покашливая и мыча какую-т
о мелодию, а она все таращилась на меня, не произнося ни слова, но и глаз от м
еня не отрывая.
Ц Ну, Ц сказал я. Ц Ты критик жизни Ц скажи что-нибудь.
Взгляд ее остановился на моей руке:
Ц У тебя палец. Он весь…
Ц Это мой палец, Ц ответил я. Ц А ты Ц отравленная Богом монахиня.
Я запер за собой дверь ванной и сбросил лохмотья в вентиляционную шахту.
Затем перевязал себе палец. Я стоял перед зеркалом и смотрел на себя. Я люб
ил свое лицо. Я считал себя очень привлекательным человеком. У меня хорош
ий прямой нос и чудесный рот, а губы ярче женских, сколько бы краски и проч
его фуфла женщина бы на себя ни понамазала. Глаза у меня большие и ясные, н
ижняя челюсть слегка выдается Ц сильная челюсть, челюсть, обозначающая
характер и самодисциплину. Да, прекрасное лицо. Много чего в нем может заи
нтересовать человека со вкусом.
В шкафчике с лекарствами я наткнулся на материнское обручальное кольцо
Ц она обычно оставляла его там, моя руки. Я подержал кольцо на ладони, изу
мленно его разглядывая. Подумать только Ц вот это кольцо, этот кусок про
стого металла скреплял брачные узы, что произвели на свет меня! Невероят
но. Много же мой отец соображал, покупая это кольцо: что оно будет символиз
ировать союз мужчины и женщины, из которого появится один из величайших
людей мира. До чего же странно было стоять в ванной и осознавать такие вещ
и! Будто эта глупая железка понимала собственное значение. Но придет ден
ь, и она станет коллекционной редкостью неописуемой ценности. Я видел му
зей, в который люди валом валят поглазеть на семейные реликвии Бандини, с
лышал крики аукциониста, и, наконец, какой-нибудь Морган или Рокфеллер за
втрашнего дня задирает свою цену за это кольцо до двенадцати миллионов д
олларов Ц просто потому, что носила его мать Артуро Бандини, величайшег
о писателя, какого только знала земля.

Семнадцать

Прошло полчаса. Я читал на диване. Перевязанный палец заметно торчал. Одн
ако Мона по его поводу больше ничего не говорила. Она сидела на другом кон
це комнаты, тоже читала, жевала яблоко. Открылась дверь. Мать вернулась от
дяди Фрэнка. И первым делом заметила перевязку на пальце.
Ц Боже мой, Ц сказала она. Ц Что случилось?
Ц Сколько у тебя денег? Ц ответил я.
Ц Но твой палец! Что произошло?
Ц Сколько у тебя денег?
Руки ее затрепетали в обдерганной сумочке, пока она посматривала на мою
перевязку. Она слишком волновалась, слишком боялась открыть кошелек. Он
упал на пол. Она подняла его, колени потрескивали, руки шарили, нащупывая з
амочек. Наконец Мона поднялась и взяла у нее кошелек. Совершенно без сил, в
олнуясь за мой палец, мать рухнула в кресло. Я знал, что сердце у нее бешено
колотится. Переведя дух, она снова спросила о перевязке. Но я читал. Я не от
ветил.
Она спросила опять.
Ц Поранил. Ц Как?
Ц Сколько у тебя денег? Мона сосчитала.
Ц Три доллара и немного мелочи, Ц пробормотала она.
Ц Сколько мелочи? Ц настаивал я. Ц Поточнее, пожалуйста. Мне нравятся т
очные ответы.
Ц Артуро! Ц воскликнула мать. Ц Что произошло? Как ты его поранил?
Ц Пятнадцать центов, Ц ответила Мона.
Ц Что с пальцем?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54