Но никто никогда не посмеет смеяться над моим яз
ыком. Я подскочил к ней через всю комнату.
Ц Не смей меня оскорблять! Я много чепухи и ерунды могу от тебя вытерпеть
, но во имя Иеговы, которому ты поклоняешься, не смей меня оскорблять! Ц Я п
отряс кулаком у нее перед носом и надвинулся на нее грудью: Ц Я могу вытер
петь много твоих имбецильностей, но во имя твоего монструозного Яхве, ха
нжеская ты монахиня языческого богопоклонничества никчемной мерзости
земной, не оскорбляй меня! Я возражаю. Я возражаю этому эмфатически!
Она вздернула подбородок и оттолкнула меня кончиками пальцев.
Ц Уйди, пожалуйста. Сперва вымойся. От тебя дурно пахнет.
Я замахнулся на нее и костяшками пальцев задел ее щеку. Она стиснула зубы
и затопала на меня ногами.
Ц Дурак! Дурак!
Мать вечно опаздывала. Она встала между нами.
Ц Ну, ну! В чем дело?
Я подтянул штаны и скривился в сторону Моны.
Ц Мне уже давно пора ужинать. Вот в чем дело. Коль скоро я содержу двух пар
азитических женщин, я, наверное, имею право хоть иногда что-нибудь поесть.

Я содрал с себя вонючую рубашку и швырнул ее в кресло в углу. Мона подхвати
ла ее, поднесла к окну, открыла его и выкинула рубашку на улицу. Затем разв
ернулась: мол, попробуй теперь что-нибудь сделать. Я не сказал ни слова, ли
шь холодно взглянул на нее, чтобы она осознала всю глубину моего презрен
ия. Мать моя стояла ошеломленная, совершенно не понимая, что происходит; и
за миллион лет ей бы в голову не пришло выбрасывать рубашку просто потом
у, что она воняет. Без единого слова я выбежал наружу и обогнул дом. Рубашк
а свисала с финиковой пальмы под нашим окном. Я надел ее и вернулся в кварт
иру. Остановился там же, где стоял раньше. Сложил на груди руки и позволил
презрению свободно хлынуть с моей физиономии.
Ц Ну, Ц сказал я. Ц Попробуй еще разок. Чего ждешь?
Ц Дурак ты! Ц ответила Мона. Ц Дядя Фрэнк прав. Ты чокнутый.
Ц Хо. Этот! Этот осел, этот Бубус Американус! Мать пришла в ужас. Всякий раз
, когда я говорил
что-то непонятное, она считала, что это имеет отношение к сексу или голым
женщинам.
Ц Артуро! Подумать только! Твой родной дядя!
Ц Дядя или не дядя, я положительно отказываюсь брать свое обвинение наз
ад. Он Ц Бубус Американус отныне и навсегда.
Ц Но он же твой родной дядя! Твоя плоть и кровь!
Ц Отношение мое неизменно. Обвинения остаются в силе.
Ужин накрыли в углу кухни. Мыться я не стал. Слишком проголодался. Я вошел
и сел. Мать принесла мне чистое полотенце. Сказала, что мне следует вымыть
ся. Я взял полотенце и положил рядом. Неохотно появилась Мона. Тоже села и
попыталась вытерпеть меня на близком расстоянии. Она расстелила салфет
ку, и мать принесла ей тарелку супа. Но для Моны вонь оказалась чересчур. О
т вида супа ее замутило. Она схватилась за живот, отшвырнула салфетку и вы
бежала из-за стола.
Ц Не могу. Не могу, и всё!
Ц Ха! Слабаки. Бабы. Несите еду!
Затем вышла мать. Я ел в одиночестве. Доев, я закурил и откинулся на спинку
стула, чтобы немного подумать о женщинах. Следовало найти лучший из всех
возможных способов их уничтожить. Сомнений нет: с ними надо кончать. Я мог
их сжечь, разрезать на кусочки или утопить. В конце концов, я решил, что уто
пить Ц лучше всего. Сделать это я мог с удобством, принимая ванну сам. А по
том выкину останки в канализацию. И они потекут к морю, туда, где лежат мер
твые крабы. Души мертвых женщин будут беседовать с душами мертвых крабов
, и говорить они будут только обо мне. Слава моя упрочится. Крабы и женщины
придут к одному неизбежному заключению: я Ц воплощенный ужас, Черный Уб
ийца Тихоокеанского Побережья, однако ужас, почитаемый всеми, и крабами,
и женщинами; жестокий герой, но герой тем не менее.

Двенадцать

После ужина я пустил в ванну воду. Еда меня удовлетворила, и я пребывал в п
рекрасном для казни настроении. Теплая вода сделает ее занимательнее. По
ка наполнялась ванна, я вошел к себе в кабинет и заперся. Зажег свечу и под
нял коробку, что скрывала моих женщин. Вот они лежат, сбившись вместе, все
мои женщины, мои фаворитки, тридцать женщин, выбранных из художественных
журналов, женщин не реальных, но все равно недурственных, женщин, принадл
ежащих мне больше, чем когда-либо станет принадлежать какая-нибудь наст
оящая женщина. Я свернул их и засунул под рубашку. Я вынужден пойти на это.
Мона с матерью сидели в гостиной, и, чтобы попасть в ванную, нужно пройти м
имо них.
Итак, это конец! Сама судьба привела меня к этому! Подумать только! Я огляд
ел чулан и попытался вызвать в себе что-нибудь сентиментальное. Однако б
ольшой грусти не было: мне слишком хотелось приступить к казни. Но единст
венно дабы соблюсти формальности, я немного постоял, в знак прощания скл
онив голову. Потом задул свечу и шагнул в гостиную. Дверь за собой я остави
л открытой. Впервые в жизни я ее не закрыл. В гостиной Мона что-то шила. Я пр
ошел по ковру, и рубашка у меня на животе слегка топорщилась. Мона подняла
голову и увидела открытую дверь. Это ее очень удивило.
Ц Ты забыл запереть свой «кабинет», Ц сказала она.
Ц Я знаю, что делаю, если ты не возражаешь. И буду запирать эту дверь тогда
, черт возьми, когда мне захочется.
Ц А как же Ницше, или как ты его там называешь?
Ц Оставь Ницше в покое, ханжеская блудница.
Ванна была готова. Я разделся и уселся в нее. Картинки лежали вниз лицом на
коврике, стоит лишь руку протянуть.
Я протянул ее и взял верхнюю.
Почему-то я знал, что первой окажется Хелен. Слабый инстинкт подсказал. Эт
о она, Хелен.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54