Два с половиной года они жили в лесу, в бараках пли в землянках. Немногие сохранившиеся под Великими Луками здания были разграблены, разбиты, пусты и холодны, вернувшиеся в них люди еще ничего не успели привести в порядок. Здесь все по-другому, как до войны.
Хозяйка пригласила гостей садиться.
Сквозь открытую дверь виднелась кухня. На полке рядами стояли четырехугольные, покрытые глазурью банки двух размеров для муки, сахара, риса и других продуктов. "Наверное, фарфоровые",- подумал Кальм. У них в Таллине были такие же банки, только из жести. На полке стояли миски, горшочки, тарелки. Посуда сверкала чистотой.
Потом взор Кальма остановился на книжной полке с ючеными ножками: такая же полка была у теги в Пайде.
Тяэгер как-то удивленно рассматривал все это.
Вески, указывая на скатерть, прошептал:
- Юта умеет вышивать так же красиво. Хозяйка крикнула в соседнюю комнату:
- Фома Никифорович!
В комнату вошел старик лет семидесяти.
- Гости у нас.
Голос женщины дрогнул.
У них было четверо сыновей. Самый старший, Александр, погиб в финскую войну. Двое, Петр и Виктор, пропали без вести в самом начале войны. Четвертый, Леонид, убит. Обо всем этом рассказала хозяйка. Испросила сквозь слезы:
- Как вы думаете, может, Петр и Виктор живы?
- Живы они, - сказал Соловьев. - Многие пропавшие без вести потом объявлялись.
Тяэгер утвердительно кивнул.
Все они пожелали, чтобы сыновья хозяйки оказались живы, чтобы произошло чудо, которого она так ожидает.
Когда солдаты уходили,- Рюнк прислал за ними ефрейтора Лоога,- хозяйка призналась, что сперва боялась их.
- Страшно, когда услыхала ваш язык. В де-ЁЯподдатом году эс гонцы здесь свирепствовали. Грабили ужас как. Еще почище, чем солдаты Юденича.
- Это были белые, Екатерина Николаевна. Что о белых говорить! - вмешался ее муж.
- Говорят, и сейчас есть такие эстонцы. Под Кингисеппом облавы делали и партизан ловили. Злые и грубые, как немцы. Одну повесили, детей держали в сарае на морозе. И русских не терпят, видеть не могут.
- Екатерина Николаевна,- снова с непривычной для Кальма почтительностью обратился хозяин к своей жене,- ведь эстонцы бывают всякие, как и мы, русские. Кулаки, пролетарии - всякие. За многие годы, слава богу, мы научились в таких делах разбираться. И эстонцы, наверное, плачут, стыдятся страшных дел полицейских батальонов, так же, как мы не знаем, куда глаза девать, когда о власовцах речь заходит. Кулак или хозяин фабрики, он, конечно, ненавидит таких русских, которые помогают эстонцам советскую власть устанавливать.
Кальм не все понял и потом, когда они уже маршировал по заснеженному шоссе, попросил Соловьева перевести.
Потом долго шел молча и наконец взволнованно сказал:
- Хозяин прав.
Кальм думал, что между такими людьми, как Мянд и Рейноп, непреодолимая пропасть. И его, Энна, путь разошелся с путем Мати. Мати считает, что таких, как Энн Кальм, нужно расстреливать, Теперь единомышленники Рейнопа ожидают их под Нарвой. А вдруг среди них и сам Мати? Он хотел поделиться своими мыслями с Соловьевым, но передумал и не сказал ни слова.
На третий день марш был окончен. Штаб батальона разместился в деревне, роты - в высоком еловом лесу. Взводы начали строить землянки.
- Видишь, снова мы себе пещеры роем. Мне это осточертело,- жаловался Тяэгер Кальму.- Почему нас не направили под Нарву? От этой кротовой жизни у меня уже ревматизм в пояснице. Неужели мы так и не пойдем в бой? Почему русские должны воевать и умирать за нас?
XII
1
Зиму сменила весна, весну - раннее лето, а дивизия все еще стояла за рекой Лугой. Штабы в деревнях, роты в лесах. Учения месяц оборонных работ и снова учения.
В седьмой роте третьего батальона произошли кое-какие изменения.
В роту вернулся Карл Агур. Он окончил военное училище, носил на погонах лейтенантские звездочки, и назначили его заместителем командира роты. Старший сержант Юри Вески стал старшиной первого взвода. Командиром отделения назначили сержанта Тислера. Энн Кальм получил повышение - стал ефрейтором.
И еще одно дело. Выросла семья Тислера. Жена родила ему дочь.
А в остальном все по-прежнему.
Внйес по вечерам исчезал в деревне, и когда утром, составляя строевую рапортичку, он клевал носом, Тюнк ругал его:
- Ты что, развлекаться сюда прибыл? - Так я ничего...
- Мянд приказал предупредить. В последний раз,
- Откуда он знает? - испугался ротный писарь.
- Ему по ночам не спится. Увидал, что твое место пусто, дал взбучку мне и Мяги. Рассердился всерьез.
- Ну, назначьте Лоога на мое место. Я иначе не могу.
- На гауптвахту бы надо тебя...
- И это не помогло бы, Отто. Оиа изумительная женщина. После войны поеду к вей, буду в России жить. Чего ты смеешься?
- По годам - мужик, по уму - ребенок. В каждой деревне теряешь голову. Брось шутки шутить. Попадешься - пеняй на себя.
Разговор с Рюнком опечалил Вийеса. Но ночью он опять исчез.
Тяэгер стал мрачным и хмурым. Он всем возражал и на учениях держался тупо, как деревянная колода. Крепко довелось помучиться с ним командиру взвода Мяги. Единственный, с кем Тяэгер немного считался, был старший лейтенант Мянд. Сейчас никто не хотел ссориться с командиром роты, потому что он стал суровее и требовательнее, чем когда бы то ни было раньше.
- Как Симуль,- горевал Тислер.
- Нет,- защищал Мянда Тяэгер,- я на его месте еще хуже был бы. Такая жизнь любого из себя выведет. Советская Армия ведет бой на западе от реки Наровы где-то под Аувере, а мы здесь учения проводим.
Вдруг Вески показал зубы:
- Не ной. Раз приказано ожидать, так жди, хотя сердце и сочится кровью. Придет время, бросят и нас вперед,- тогда покажешь себя.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83