Первое «я». Верь только своим глазам. Ты уже один раз поверил на слово и полгода бедствовал в трудармии.
Второе «я». Неорганизованность начала войны.
Первое «я». Россказни Мянда!
Второе «я». Мянд откопал меня.
Первое «я». Останешься калекой. По своей глу« пости. Дураков и в церкви бьют.
Второе «я». Что же, поступать, как Мати? Пре дать товарищей?
Первое «я» молчит.
Второе «я». Я действительно мало видел. Откуда идут танки и самолеты для Красной Армии? Голыми руками немцев под Сталинградом не разбили бы. А здесь, в госпитале? Какая современная операционная! Или ты все еще веришь тому, что «Пяэвалехт» 1 писала во время финской войны? Что ампутируют топорами? Сними шоры с глаз!
Первое «я». Ты, может быть, считаешь русских своими друзьями?
Второе «я». Да, считаю! Мы сражались вместе. Они лечат меня. Эстонец хотел меня убить.
Первое «я». Ты останешься калекой. Лучше бы тебе подохнуть.
Второе «я». Меня привезли на самолете в Москву. Там оперировали. Я поправлюсь. Быть может, уже нынче буду в Эстонии.
Первое «я». Какая там Эстония! Ты останешься калекой, еще раз говорю тебе.
Второе «я». Не по вине русских, а от руки эс< тонца.
Тишина.
Первое «я» (начинает снова). Сообщения Информбюро очень преувеличены.
Второе «я». Немцы бегут..
1 Газета в буржуазной Эстонии.
Так проходили часы.
Иногда Кальм жаждал фронтовых новостей. Он ощущал, что в ходе войны произошло что-то очень большое и важное. Если в такое время у него спраши вали, на каком фронте он воевал, он не без гордости отвечал: «Под Великими Луками». Но порой он снова впадал в апатию. В такие моменты он казался себе глупой жертвой судьбы. Он устал от приступов боли, взлетов температуры, от удушья, слабости. Ранение казалось ему идиотским недоразумением, его страдания —• бессмысленными.
В середине марта Кальм впервые встал. Через несколько дней он рискнул выйти в коридор. Там силы иссякли. Задыхаясь, он привалился к подоконнику. Дрожали от напряжения ноги, колотилось сердце.
Здесь-то и обнаружил его Тислер. Сам Кальм не заметил бы его,— от напряжения кружилась голова. Но Тислер остановился, посмотрел на него и протянул РУку:
— Здравствуй, Энн!
— Здравствуй.
— А я и не знал, что ты здесь, считал, что я на весь госпиталь единственный эстонец.
— Наши теперь в любом госпитале найдутся.
— Честное слово, не думал, а то разыскал бы. Тислер помог Кальму добраться до палаты.
— Видишь, какие мои дела,— сказал Кальм, злой - на свое бессилие.— Уж лучше бы сразу крышка.
— Да, тебе действительно не повезло,— согласился Тислер.
— Кому из нас повезло? — спросил в ответ Калы. —Мне. Осколок мины чуть-чуть не оторвал радость
женщин. На волосок в сторону — и.., Я прямо плакал. Вся нижняя часть тела перевязана, мне ж не разобраться. А спросить стыдно. Врач, добрая душа, сам понял и сказал, что могу завести еще хоть десяток детей, но я не поверил.Страшное дело, браток. А сегодня утром почувствовал, что все в порядке. Черт возьми, до чего ж я рад!
— Тогда тебе.и действительно... повезло,— пробурчал Кальм.
— Да. Честное слово, страшно было. Жене не смел написать, куда ранен. О том, что половину ягодицы оторвало, написал, а об остальном — нет, Теперь все напишу. Может быть, дадут месяц отпуска. Вчера мир был для меня так же черен, как сейчас для тебя. А сегодня — ничего. Жить можно, Энн.
— О других знаешь что-нибудь? — спросил Кальм.
— Знаю. Дивизия в резерве. Вийес писал, что снова идут учения. Остальные все, кроме Вийеса, ранены.
—- Тяэгер? Что с ним?
— Отделался легко. Ранение в плечо, остался в строю. Крепкий мужик. В нашем отделении, кроме Тя-эгера и Вийеса, все новые. Да и в других отделениях не лучше. Уже при мне от батальона оставалось не больше половины. Капитан Сауэр убит. Мянд тяжело ранен. Вески не повезло. В живот. Когда мы с Тяэге-ром передавали его санитарам, еще был живой. Выдержал бы он! Как ты. Ты выдержал.
— Пропала наша рота
— Я бы не сказал. Ты и я скоро вернемся. Вернется и Агур. И Василий. Поверь, и Вески появится.
— Ты, Агур и Василий — это возможно. Но я... На следующий день Тислер снова пришел к Кальму:
— Написал жене. И парням, чтобы они знали, как ты тут попрыгиваешь.
На третий день он сказал, что его, наверное, отпустят на месяц в отпуск.
— И ты получишь отпуск. И не месяц, как я, а больше. Месяца три.
— А что мне с отпуском делать?
Тислер посмотрел на Кальма, на его худые щеки, ввалившиеся глаза, бескровные губы и костлявые пальцы и подумал, что Кальму действительно некуда ехать.
— Поезжай в наш колхоз. Я скажу жене. Она примет тебя как брата. Вийесу я бы не поверил, а тебе... Не сердись, о Вийесе я так просто сказал. Честное слово, поезжай. Я не бывал в Эстонии, после войны обязательно все там посмотрю. Но и у нас неплохо. Поезжай. Война, трудно, конечно, но уж там ты поправишься.
Тислер хотел, чтобы Кальм понял, какой это хороший край. Он говорил о просторах Сибири, о черной, жирной земле, о суровых, но хороших людях. Но Кальм оставался равнодушным. Тогда Тислер начал рассказывать о Крыме и о том, как там красиво. Своя прелесть есть и у Джурчи, конечно. А о Самбруке и говорить нечего. А в Эстонии есть горы, вершины которых утопают в облаках, скалы, отвесные стены которых поднимаются на высоту десятков и сотен метров? В ответ на это Кальм рассказывал ему о плитняковом побережье моря, рассказывал так, что Тислеру казалось, будто он сам видит его. В его представлении плитняковый берег Балтийского моря походил на темные, ли-ловато-коричневые, спускающиеся в море скалы Крыма. Только что много ниже. Но Тислер не знал, сумеет ли Кальм представить себе по его рассказам Сибирь или Крым.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83