Уже в первые дни пребывания в полку Мянд понял, что здесь собрались различные люди. Те, кто уже прошли тяжелые оборонительные бои в частях Красной Армии или в истребительных батальонах и рабочих полках. Среди них он не встречал растерявшихся. Они думали и чувствовали так же, как и он сам. Вместе с сотнями эвакуировавшихся из Эстонии людей, которые теперь при первой возможности приезжали в формируемые эстонские дивизии, они составляли крепкое и сознательное ядро подразделений. Третью, самую многочисленную категорию составляли люди, мобилизованные в начале войны. Они до формирования эстонских национальных дивизий Красной Армии были в трудар-мии. И среди них было достаточно убежденных людей, их пережитые трудности не сбили с толку Но все же такие, как Энн Кальм, которые никому не доверяли, которые относились к словам его, политрука, предвзято и подозрительно,— такие чаще всего встречались среди прибывших из трудармии.
О жизни в трудармии рассказывали невеселые вещи не только люди, служившие там, но и партийные активисты, которые уже в конце прошлого года, когда пришло распоряжение Верховного командования о создании эстонских национальных частей, побывали в частях трудармии. Недоедание, плохое снабжение, запущенность политической разъяснительной работы — все это сказалось на дисциплине и настроениях. Конечно, многое можно бы объяснить организационными трудностями начала войны. Основное внимание уделялось снабжению сражающихся частей. Туда направлялись и лучшие кадры. Трудармия осталась на заднем плане. Но одно Мянд считал ошибкой — то, что эстонских мобилизованных не послали на фронт. Как показала беседа с Аава, это у многих вызвало напрасные подозрения. Еще большую, по мнению Мянда, ошибку допустили в том, что отделили коммунистов от масс мобилизованных. Раз положение требовало, раз было необходимо использовать на работе и военнослужащих, коммунисты должны быть вместе со всеми. Но коммунистов не мобилизовали, они остались в Эстонии, они сражались в истребительных батальонах и рабочих полках, организовывали эвакуацию, воодушевляли на сопротивление. Все это было необходимо, крайне необходимо. И все же массы мобилизованных не следовало оставлять без партийного влияния. Часть коммунистов необходимо было послать вместе с ними. Люди могут перенести самые большие трудности, если они знают, чем эти трудности вызваны. Именно из-за слабости разъяснительной работы потеряли почву под ногами наименее закаленные. Ведь большинство не понимали русского языка, и до них не доходило разъясняющее слово,
Но как бы там ни было, это теперь позади. Советская власть с полным доверием относится к эстонскому народу. В этом может убедиться любой Фома неверующий хотя бы уже по тому, как с ними обращаются. Уже факт создания эстонских дивизий говорит сам за себя. И люди понимают это все лучше.
А Кальм? Похоже, что такие, как Кальм, не понимают.
Потерял ли Кальм просто почву под ногами или он сознательный враг советской власти?
Мянд не был уверен ни в том, ни в другом. Но все же он склонялся к последней мысли.
3
Энн Кальм снова увидел Кирсти, когда два отделения их взвода направили в распоряжение командира санроты — копать какой-то подвал.
Вийес заметил, что Кальм не отрывает глаз от красивой санитарки, прищелкнул языком и вздохнул:
— Ох и красивые же бабы бывают! Тяэгер выпрямил спину.
— По совести говоря, я предпочитаю более полных,— сказал он, оценивающе глядя на женщину.
— Тебе нужна девчонка как рижский ледокол,— засмеялся Вийес.— А мне нравятся именно такие. Стройные. Скорее маленькие, чем высокие. У них больше души и огня.
— Когда матрос возвращается с дальнего рейса, ему каждая уродина в портовом кабаке мадонной кажется,— сказал Агур.
— Десять месяцев! — снова вздохнул Вийес. Посмеялись.
— Скоро год, честное слово,— жаловался Вийес.— Три месяца обхаживал повариху в стройбате. Пел ей. Даже плакал. Думал, что она растаяла, но, кроме двойной порции пшенной каши, ничего не добился.
— И я поглядывал,— признался Тяэгер.— Корма у нее была могучая. Но подпускала только начальников.
— В Сибири девчата хороши! — мечтательно вздохнул Тислер.
Мяги невинно спросил:
— Лучше, чем в Самбруке?
— В Самбруке я был еще ребенком,— откровенна признался Тислер, но тут же поправился: — Но все же помню, что женщин из Джурчи у нас звали пугалами,
— Грех врать друзьям, Юхан,— пожурил его Мяги.— Но оставим Самбрук. Татарские женщины.., ox ребята, как вспомнишь, слезы на глаза набегают.,,
— Мне она нравится,— сказал Вийес. Кто? — спросил Соловьев.
— На ступеньках изолятора. Загляденье.
— Комиссарская гетера,— многозначительно сказал Рауднаск.
— А что это такое? — спросил Вески. Рауднаск хихикнул.
— Гетера? Пусть политрук объяснит.
— Потаскушка. Похоже, что Рауднаск прав,— усмехнулся Лоог.
— У тебя душа серого барона,— заметил Вески.— Рабааугуский Сассь тоже на каждую женщину смотрит как на потаскушку.
— Я всегда говорил, что они мужики, темные мужики,— поддержал его Вийес.
Тислер оперся на лопату:
— У солдата одна зазноба — винтовка.
— Деревянная дубина. На деревне собак пугать,— вставил Кальм.
— Еще получишь настоящую, нарезную,— высказал свое мнение Тяэгер.
Вийес мечтал:
— Для меня женщина — это прежде всего красота. Кирсти прошла в нескольких шагах, и все умолкли.
Солдаты, не стесняясь, глазели на нее. Сегодня Кальму не нравилось поведение товарищей. Особенно циничные слова Рауднаска и Лоога.
После обеда они снова увидели Кирсти. Девушка вышла из изолятора, и Кальм долго не мог понять, что она делает.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83