Мать стала меньше, и ее руки - не дрожат ли они?
- Дожил бы отец до этого дня... В глазах матери блеснули слезы.
- Когда ты дома был, он не показывал, как ты ему дорог. А когда ты ушел, так только слышно было - "Энн" да "Энн". Он верил, что ты вернешься. Его вера помогла и мне надеяться. Даже когда он в тюрьме был.
- В тюрьме?
- Да, в тюрьме. Рано утром увели из дому. Обвинили, что в сороковом году дал выбрать себя в какой-то профсоюзный комитет. Подозревали в содействии коммунистам. На железную дорогу обратно не взяли, ходил на случайные работы. Последнее время канализационную сеть ремонтировал. Молодых погнали в армию, вот ему и удалось устроиться. В тюрьме его держали год и два месяца. После этого он был на немцев так зол, что... "Парень правильно сделал, что ушел",- несколько раз говорил он. Мы еще спорили из-за этого. А когда немцы начали насильно загонять мужчин в свой легион, я поняла, что он прав... Холодно стоять, давай лучше походим.
- Я отпрошусь. У нас...
- Ладно уж, ведь вечером придешь. Вы ведь сегодня еще не уедете? Нет?.. Это хорошо. Я живу в шести километрах отсюда, в Ванапере. Ты писал в Таллин, а я переехала в деревню, потому и письма не сразу получила. Жена Лакса переслала их мне. Первое письмо сразу не послала, а когда пришло второе, прислала оба сразу. Я ее не обвиняю, она добрый человек, караулила нашу квартиру.
Они медленно шли по шоссе.
- А тебе не попадет, что ты ушел со мной? У меня, сынок, ведь не горит. Ждала до сих пор, скоро четыре года,- до вечера-то подожду.
- Отца жаль,
- Я не могла в городе жить, у каждого разбитого дома все думала: не под этими ли развалинами он погребен?
Оба молчали.
- Что поделаешь, мама... Война...
- Я не обвиняю никого, кроме немцев, это они затеяли войну.
- Ты из-за меня много страдала. Мать удивленно посмотрела на него:
- Сердцем я из-за тебя и впрямь изболелась. Но ты в этом не виноват. Что тебе еще оставалось? Я из-за тебя плакала, не раз думала, что ты уже мертв, но зато мне не приходилось стыдиться тебя.
- Вечером я обязательно приду. Шесть километров- это пустяк. Мы, мама, сотни километров прошли.
Мать все снова смотрела на пего:
- Что означают эти нашивки?
- Младший сержант.
- Ранен ты тоже был?
- Был, а теперь здоров, как бык. Еще крепче, чем раньше.
- Как это случилось? Энн не сразу ответил.
- Под Луками. Ночью.
Теперь в голосе матери послышалось скрываемое волнение:
- А на фронт вы еще пойдете?
На этот вопрос она уже не получила ответа. Автоматная очередь никого не встревожила. Первым заподозрил неладное Мянд.
- Рюнк, проверьте, кто стрелял.
- Смеху еще будет! - весело оскалил зубы Сирг-лепп. Выяснилось, что, кроме Кальмя, все люди на месте.
Рюнк сказал:
- Это не Кальм.
Ведь у Кальма не было автомата.
Вески добежал до опушки леса, увидел тела, лежащие на шоссе, и понял, что случилось несчастье.
Мянд приказал бойцам взять оружие и прочесать лес.
Еще прежде, чем бойцы успели добежать, возле лежавших на шоссе остановилась машина.
- Кажется, "оппель",- сказал, задыхаясь от быстрого бега, Сярглепп.- Я разбираюсь в марках.
Кто-то выскочил из машины и наклонился над Кальмом и его матерью.
Это была женщина. Женщина в солдатской шинели.
Над Кальмом и его матерью наклонилась Кирсти Сарапик. Она стояла на коленях и поддерживала головку Кальма. Лицо ее было мокро от слез.
6
С этой же машиной Эипа Кальма отправили в Таллин. Тело его матери отвезли в деревню. Кальм был ранен очень тяжело - в голову, в шею и в бедро, он потерял много крови. Вызов санитарной машины означал бы потерю нескольких часов. Дорога была каждая минута, даже секунда.
Это сказал батальонный фельдшер, который в боях перевязал сотни раненых.
Шофер ехал осторожно. Кальм лежал на заднем сиденье, Кирсти поддерживала его забинтованную голову.
С ними ехали также фельдшер и старшина Рюнк.
Изредка Кальм глухо стонал. Порой его дыхание прерывалось и эти моменты были ужасны для всех.
- Он не умрет,- говорил Рюнк.- Я верю, что он будет жить.
- Он не должен умереть,- плакала Кирсти.- Я люблю его. Я приехала, чтобы сказать ему это. Приехала, а... Зачем это так получилось! Я ничего не понимаю. Почему стреляли именно в него и его мать? Кто этот убийца?
Никто не мог ответить на вопросы Кирсти.
Рюнк думал: "Лишь бы доставить Кальма живым в госпиталь..." Ему казалось, что тогда самое страшное будет позади.
Фельдшер проверял пульс раненого. Пульс был слаб, почти неощутим. Если бы фельдшера спросили, выживет ли этот младший сержант, он мог бы ответить лишь одно: жизнь его висит на волоске.
Долго ехали молча.
Вдруг Кальм открыл глаза. Ничего не понимающим взглядом посмотрел на Кирсти.
Кирсти попыталась улыбнуться,
Взгляд Кальма потеплел. Он узнал Кирсти. Дрогнули мускулы землистого лица, шевельнулись губы. Он, наверное, пытался улыбнуться.
Потом он едва слышно прошептал:
- Кирсти?..
- Я пррехала к тебе в гости.
Кальм попытался подняться, но не смог даже пошевелиться. Он все еще не понимал, что произошло.
- Где... я?
- В машине. Мы едем в Таллин. По лицу Кирсти текли слезы.
- Почему... вы... плачете?
Кирсти не знала, что сказать. С бесконечной нежностью и грустью смотрела она на Кальма.
- Ты ранен, друг, - сказал Рюнк. - Мы везем тебя в госпиталь Лежи спокойно.
Теперь Кальм вспомнил все. Даже человека, который хотел перейти через шоссе.
- Где моя мать?
- Она осталась в роте,- как только мог спокойно ответил Рюнк.- Все будет хорошо. Не разговаривай, тебе нельзя. Потом еще успеем наговориться.
Кальм поднял взгляд на друзей. Кирсти не отвела глаз.
- С ней... что-нибудь... случилось? На этот раз и Рюнк не нашел слов.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83